Война Фрэнси - Фрэнси Эпштейн

Прощальные слова были сказаны, и в ту ночь на сердцах у тех, кому предстояло уйти, было тяжелее, чем у людей, которых они покидали навсегда. Гроза прекратилась, и все стихло.

На следующее утро до appell отобранных женщин по номерам и именам вызвали из бараков. Быстрым маршем они прошли два километра до огромного огороженного места с надписью «Konzentrationslager A I Frauenlager»[32]

Этот лагерь был больше и многолюднее Биркенау. Бараки каменные. Дороги получше и, хотя их основой была все та же глина цвета охры, здесь их выложили грубыми булыжниками. Вместо охранников-мужчин в глаза бросались женщины-эсэсовцы. Заключенные здесь носили рваные полосатые робы и вообще выглядели куда изможденнее, чем девушки из Биркенау. Исключения составляли капо и их помощницы, которые выглядели аккуратными и сытыми. Они забирали длинные волосы в конские хвосты с черными бантами.

То же самое можно было сказать и о молоденьких контрабандистках, которые очень походили на «петушков» из Биркенау. Глядя на них, невозможно было отделаться от ассоциаций с пекинесами или пуделями.

Многие заключенные были побриты налысо, или же их волосы только начинали отрастать.

Казалось, ходьба здесь была запрещена, потому что все двигались перебежками.

Заключенных разделили на группы по пятьсот человек и загнали в низкие бараки с крошечными окнами, напоминавшими русские избы. Внутри вместо коек к стенам были приделаны полки, глубиной примерно полтора метра. Подобная конструкция тянулась через все помещение по центру. Ни тюфяков, ни одеял, ни соломы. С потоком проклятий и тычков польские капо загнали их в эти странные, похожие на клетки, сооружения и строго приказали сидеть там.

Казалось, разговаривать обычным тоном капо были просто неспособны, а уж о том, чтобы обратиться к ним или спросить о чем-то, и речи быть не могло. Каждый их выкрик начинался с оскорбления:

— Вы, чешские шлюхи, считаете себя особенными! Или вы, грязные еврейские потаскухи, которые заслужили лишь право утонуть в собственном дерьме! Мы покажем вам, что такое Освенцим! Ничего вы еще не видели.

Они говорили по-польски — владели им единицы, но смысл был ясен всем.

Прошло совсем немного времени, прежде чем заключенных выгнали на appell. По непонятным тогда причинам нескольких человек вызвали по номерам и увели. Среди них были близнецы, которых доставили к доктору Менгелю, проводившему в лагерном лазарете свои эксперименты, медсестры и некоторые другие заключенные, которым тоже было суждено остаться в «AI».

Женщины из СС приходили и уходили, осматривая стоящие по стойке смирно ряды заключенных. Говорить было запрещено. Охранник из СС заметила, как одна девушка шептала что-то своей соседке. Эту девушку заставили встать на колени на каменистую землю, подняли ее руки над головой и вложили в них по тяжелому камню. Каждый раз, когда они немного опускались, охранник или капо орали на нее, чтобы она выпрямила руки вверх. Это продолжалась несколько часов. Когда appell наконец-то закончился, подругам девушки пришлось поддерживать ее — ноги не слушались.

Затем принесли несколько стульев и заключенным постригли волосы. Приятным сюрпризом стало то, что волосы не сбрили, а просто коротко отрезали. Это казалось хорошим знаком, ведь куда проще постричь налысо живого человека, а не мертвеца. Среди заключенных начались разговоры о том, что если бы их ждала газовая камера, то все волосы отправились бы в немецкие мастерские. Во время стрижки было много беготни и неразберихи, поэтому некоторым девушкам, в их числе оказались Китти и А-4116, удалось не только сохранить волосы, но и объединиться в группу, участницы которой поклялись держаться вместе несмотря ни на что. Даже после того, как увезли мужчин, многие не верили тому, что сказал им Хайни.

После стольких часов у всех возникла острая необходимость сходить в туалет, и несколько капо водили туда группы по десять человек. Время строго ограничивалось, а если заключенная задерживалась, то конвой тыкал ее вилкой в ягодицу. Это сопровождалось потоком брани на трех языках. Под градом любимого ругательства капо «чтоб вы сдохли от холеры!» их погнали обратно к баракам, где им пришлось отстоять еще одно долгое appell. Потом заключенным выдали по кружке черной жидкости, называемой кофе, ломтику хлеба и заперли в бараках.

С наступлением темноты появилась и другая напасть — клопы. Никто и никогда не видел таких огромных клопов. Размером они были с большого таракана и кусали нещадно. Людей на полках было столько, что спать можно было только на боку. Они были зажаты между соседями, как ложки. Если переворачивался один, то всему ряду из пятидесяти человек тоже приходилось переворачиваться. А-4116 всегда была лакомой добычей для насекомых, а теперь ее искусали так, что она не могла уснуть. Вопреки приказу не покидать полки, под покровом темноты она соскользнула на каменный пол, где стояла бочка, накрытая одеялом. А-4116 завернулась в него, ей стало тепло и хорошо, и она уснула. Она спала так крепко, что утром Китти и еще несколько девушек не сразу смогли ее разбудить. В той бочке был налит хлор, и одеяло пропиталось его парами.

На другой день вооруженная охрана отвела их в другую часть лагеря, где перед зданием с надписью «САУНА» уже толпились заключенные из Биркенау. Среди них началось беспокойство, ведь все знали, что под таким названием маскировались газовые камеры. Кругом цвели клумбы, и ярко-красные бегонии рядом с серым зданием без окон казались А-4116 омерзительными. Там же, на улице, прямо перед эсэсовцами им приказали раздеться и сложить одежду в одну общую кучу, а обувь — в другую.

А-4116 и Китти молча стояли, держась за руки, а вокруг них то тут, то там у людей начиналась истерика. По двое их медленно запускали в комнату, где перед грязным хирургическим столом стояла толстая женщина из СС в белом халате поверх униформы. Ни разу не сменив резиновые перчатки, она грубо проверила у нас каждое отверстие. Одна из девушек хотела сохранить подарок на память от любимого и зажала в кулаке пуговицы от его пальто. Но когда она поняла, что спрятать их негде, — проглотила пуговицы.

Следующим этапом обработки были душевые. Заключенных запускали группами по сто человек. Приказ был таков: одну минуту стоять под водой, затем еще за минуту намылится куском суррогатного мыла, который выдавали на четверых, потом еще минуту давали на то, чтобы смыть его с себя, и никаких разговоров. Толпа, подталкиваемая охранниками и капо, нерешительно вошла в душевые и с невыразимым ужасом вглядывалась в насадки для душа, которые, как было известно, дают не только воду, но и газ.

Кто-то шепотом начал читать Shm’a Israel Adonai Eloheinu[33]. Казалось, прошла вечность. Затем над головой послышалось шипение: вода! Горячая вода! Раздался возглас облегчения, и происходящее вмиг превратилось в сцену из безумного балета — все старались увернуться от обжигающих струй. На выходе каждой выдали пару чистого белья, серую робу и приказали забрать обувь из кучи на улице. Но это было невозможно. Как в этой куче обуви можно было найти свою пару? Словами не описать, как нелепо это выглядело, но драк из-за того, что кто-то увидел на ком-то свои ботинки, не было.