Война Фрэнси - Фрэнси Эпштейн

Выбора не было, и на другой день пришлось, как обычно, пойти на работу. Но через несколько часов наш друг, работавший дежурным в жандармерии, пришел сказать мне, что Джо арестовывают. Жандарм уже отправился за ним, чтобы доставить в Kommandantur. Если повезет, то я смогу увидеть Джо, когда его поведут по улицам гетто, но дело, по-видимому, безнадежное. Я кинулась к воротам и увидела, как по дороге идет Джо, он был прикован наручниками к жандарму. Внезапно я вспомнила о гадалке и задрожала от страха. Казалось, будто за ночь Джо постарел на десять лет. Он был бледен и, увидев меня, сразу сказал, что надежды нет.

Я пыталась подбодрить его и умоляла не втягивать в это христианского друга, ведь они не знают его имени. На это он ответил, что боится и не уверен, сможет ли выдержать пытки на допросе. Позже я узнала, что именно так все и произошло, но помимо связного он раскрыл эсэсовцам еще одно имя. Через несколько дней Джо отправили в «Малую крепость», тюрьму строгого режима недалеко от Терезина.

Напряжение последних лет наконец-то взяло свое. Мне было очень жаль Джо, но в то же время я была зла на него. Я чувствовала себя виноватой перед женами еще десяти мужчин, которые были скомпрометированы из-за связи с моим мужем.

Друзья сплотились вокруг, пытаясь поддержать меня морально. Вава, кузина Джо и моя подруга, попыталась включить меня в список «защищенных» кого-то из юденрата. Окольными путями, без моего личного участия и встречи с этим джентльменом, ей это удалось. Она была хорошей знакомой раввина, который в те дни был главой Совета. Благодаря Ваве я официально стала частью его семьи.

Поскольку я не могла жить в нашей хижине одна, ко мне подселили двух соседок. Одна из них была возлюбленной молодого пианиста и композитора Гидеона Кляйна. Я снова впала в странное и беспокойное настроение, почти разрушающее оставшееся у меня чувство безопасности, одновременно желая и страшась перемен. Пока шла программа по обустройству, притеснений было немного, но прибытие все новых заключенных изменило национальный состав гетто и его население вновь увеличилось.

Друзья навещали меня каждый день. Чаще других приходили доктор В. и Ф. О. — хорошие приятели и бывшие клиенты Джо. Они проверяли, есть ли у меня еда и «защищали от волков». Я не сразу поняла, что на самом деле они следили друг за другом, потому что обоих в Праге ждали невесты, и каждый из них подозревал, что у другого на мой счет есть неподобающие планы. Приударить за женой друга, который сидит в тюрьме, даже в гетто было табу. Очевидно, никто не думал, что мне хватит здравого смысла, чтобы позаботиться о себе.

В то время Гидеон Кляйн занимался постановкой оперы «Кармен» с благословения и при помощи Kommandant, который отдал ему под репетиции спортивный зал. Вместе с девушкой Гидеона я несколько раз бывала на репетициях, и это не просто забыть. Учитывая все сложности, ставить оперу в гетто равносильно чуду.

Чуть ранее еще один интересный человек вошел в наш ближний круг. Это был известный чешский писатель, которому отвели отдельную каморку в нашем бараке и в качестве особого исключения позволили жить с его старым другом. Ему не только отдали весь его багаж, но и целый книжный шкаф. Он позволил мне брать у него книги, и я прочла много произведений Достоевского. Самое большое впечатление произвел на меня роман «Записки из Мертвого дома», сравнительно небольшая книга о сибирском тюремном лагере. Я заметила там столько сходства с нашим положением! И мы потом еще долго обсуждали, кто у кого чему научился.

На работе у меня был еще один защитник. Чешский жандарм Карел, брат того жандарма, который арестовал Джо. Карел давно знал Джо как друга и помощника. Теперь Карел решил, что его долг — присматривать за мной, то есть подкармливать меня во время дежурства. Он заходил в помещение, где я работала, грубо подзывал к себе, уводил в комнату охраны и запирал там с пакетом бутербродов и маринадов, приготовленных его матерью. Через пятнадцать минут он приводил меня назад и строго наказывал работать усерднее.

Однажды он принес мне маленькую скомканную записку от Джо, где тот писал, что он здоров и любит меня. Карел сказал, что Джо теперь водит грузовики, которые доставляют в крепость уголь, и что если мне повезет, то как-нибудь я смогу увидеть его: из окна комнаты охраны просматривался небольшой участок дороги. Грузовики проезжали мимо, но так быстро, что я даже не знаю, видела ли я Джо или нет. На всякий случай я махала каждой машине.

Весной появились упорные слухи о том, что к нам едет комиссия Международного комитета Красного Креста. На смену комманданту Бургеру пришел австриец Рам, который лучше понимал, насколько важно представить этой комиссии образец гуманитарной организации. Детям в приюте заранее сказали, что если к ним придут Kommandant с комиссией, то они должны будут воскликнуть: «Дядя Рам! Опять шоколад!»

Но успех от этих внушений был весьма сомнительным, ведь было в гетто одно печально известное место, в котором невозможно было навести порядок. Психиатрическая больница. Никакая краска или белоснежные простыни не могли скрыть опустошение в глазах заключенных.

Нацистов это волновало, а еще их волновал тот факт, что население гетто вновь перевалило за 40 000 человек. Они решили отправить три поезда по 2500 человек в каждом с интервалом в два дня. Начать решили 15 мая. В списки попали детский дом, психиатрическая больница и те молодые люди, которых сочли возможными нарушителями спокойствия.

Я тоже оказалась в списках. Оставшиеся у меня друзья дергали за все возможные ниточки, но быстро выяснили, что меня депортируют по особому приказу Kommandantur — в качестве ответной меры на то, что Джо нарушил правила гетто. Таких, как я, было еще трое: две жены, чьи мужья были втянуты в это дело, и четырехлетний сын одной из них.

Доктор Мурмельстайн до последнего пытался нас вытащить, но 18 мая нам, с третьей партией заключенных, велели приготовиться к отъезду и явиться в Hamburger Kaserne с вещами и номерами. Пока юденрат подводил заявленные 2500 человек, нас укрыли в комнате, выходившей окнами на поезд, что стоял на станции и ждал отправления. В нас теплилась надежда, что если план будет выполнен, то эсэсовцы милосердно забудут о нас, и весь день мы наблюдали, как в поезд, заполняя один вагон для скота за другим, загружают людей, а потом запирают и опечатывают двери. В 5:45 заполнили последний вагон.

Затаив дыхание, мы надеялись, что поезд сейчас тронется, но тут услышали в коридоре шум и отчетливые крики.

Дверь распахнулась.

— Это еще кто?

— Они проходят по специальным приказам Kommandant, — ответил доктор Мурмельстайн, — только женщины и ребенок.

— Ты что, за идиота меня держишь? Raus! Raus![22] В поезд, быстро! Saujuden.[23]

Они открыли последний вагон и буквально закинули в него сначала нас, а следом и наши пожитки. Двери захлопнулись, и поезд отправился, унося 2504 человека.