Война Фрэнси - Фрэнси Эпштейн

Под Марго была койка необычайно полной и забавной старой девы, которая привлекала к себе мое внимание. Она приехала из Франкфурта, Германии, была прирожденным клоуном и развлекала всю комнату грубоватыми шутками, в основном на свой же счет. Койка над Марго принадлежала миссис Джи., бывшей клиентке моей мамы, которая без умолку твердила о мехах, одеждах, украшениях и других бесценных вещах, которые она оставила на пражской вилле. Она была парвеню, и ее изысканно-благородная манера говорить тут же исчезала, когда она ругалась со своей подавленной и невзрачной дочерью.

После шести часов нас пришли навестить мужчины. Им разрешалось сидеть у нас до восьми, и комната наполнилась гулом разговоров и смеха. Когда Джо появился в компании красивого мужа Марго, я впервые за все дни с приезда смогла взглянуть на него без ненависти. Последние дни дались ему нелегко. Должно быть, Джо понимал, что я виню его в том, что лишилась родителей, даже несмотря на то, что, возможно, он спас мне жизнь. Он пытался утешить меня как мог. Джо вытащил пачку сигарет и предложил мне покурить, в надежде, что я хоть на мгновение перестану плакать.

Курение в Терезине было строго verboten[17] — под страхом депортации, но это никого не останавливало. Сигареты там были своеобразной валютой. Они ввозились в гетто контрабандой. Для Джо это было не сложно, поскольку он работал за его пределами и ежедневно общался с чехами, которые трудились на строительстве железной дороги. Он уже успел установить регулярное сообщение с христианскими друзьями, оставшимися в Праге, и через них передавал как свои письма, так и послания друзей, у которых снаружи остались родственники или возлюбленные.

Разумеется, самая крупная торговля табаком контролировалась самими немцами, продававшими сигареты за баснословные деньги и утверждавшими такие цены путем террора и обысков. За сигареты можно было выменять все что угодно, даже скромные хлебные пайки у заядлых курильщиков. Вскоре и я вступила в их ряды.

Во время разговора и обмена информацией и опытом с Марго и ее мужем Артуром я заметила, что Артур совсем не пользуется теми возможностями, которые давала работа за пределами гетто. Он был молодым берлинским адвокатом, который сбежал в Чехословакию, познакомившись с Марго в гостях у родственников. Позже Марго сказала, что это была любовь с первого взгляда. Они поженились и обосновались в Праге, но их попытки эмигрировать ни к чему не привели.

Они немного подучили чешский, полюбили город и людей, живущих в нем, но в конце концов их все же депортировали в Терезин. Несмотря на то, что Артур был таким же евреем, как и все в его бригаде, его там считали иностранцем. Едва заметная прусская официальность и незнание местного диалекта ставили его в невыгодное положение. Марго, работавшая швеей, могла уговорить повара в детском доме выдать ей несколько порций еды и умела устроиться куда лучше, чем Артур, у которого были для этого возможности, но не было смекалки.

Молодые чешские евреи были элитой гетто. Нет сомнений в том, что их связи с внешним миром значительно облегчали им жизнь по сравнению с заключенными из Австрии, Германии, а чуть позже и из Голландии и Дании. Чешские жандармы, которые были нашими непосредственными надзирателями, как правило, сочувствовали нам и даже помогали тем, кто не работал за пределами гетто, устанавливать связи с внешним миром. Многие из них служили в армии с нашими ребятами. Разумеется, они получали вознаграждение за свою помощь, но это не умаляет ее ценности.

У чешских евреев всегда была возможность получить место на кухне или в распределительном блоке, или у них там были друзья и родственники, потому как все эти должности занимали по преимуществу местные евреи. Пожилым иностранцам без семьи в гетто приходилось очень трудно. Мало-помалу они выменивали на еду все, что у них было. Большим спросом пользовались клетчатые пледы, которые немецкие евреи взяли с собой, поверив словам властей о том, что их везут на курорт «Терезиенштадт». Это стало для меня «золотым дном». Я заработала немало кусочков хлеба и салями, перешивая эти пледы в юбки для жен и подруг поваров и начальников снабжения.

На самом деле гетто было всего лишь обществом в миниатюре, во всем его многообразии и со всеми свойственными человеку положительными и отрицательными качествами, которые там лишь усиливались. Это социально-экономическое расслоение поощрялось самими немцами, которые наделяли определенных людей властью над транспортными составами и доступом к распределению еды и работ. Как правило, когда речь шла о депортации, Kommandantur указывала только число людей, их возраст и национальность. Вмешательство немцев в управление лагерем чаще всего ограничивалось внезапными проверками или требованием ежедневных отчетов от юденрата.

Муж быстро разобрался в ситуации, приспособился и извлек из нее максимальную выгоду. Здесь Джо определенно везло больше, чем в последние годы жизни в Праге. Он чувствовал, что нужен мне и своим друзьям. Сама мысль о том, что он может обвести нацистов вокруг пальца, когда того захочет, подстегивала его уязвленное самолюбие. На мой двадцать третий день рождения, первый из тех, что я отпраздновала в неволе, 26 февраля 1943 года, Джо с гордостью преподнес мне флакон французских духов и пару свиных отбивных, которые он контрабандой пронес в лагерь, спрятав их в полых подплечниках.

Мне понадобилось больше времени, чтобы привыкнуть к Терезину. Но через несколько недель на улице я повстречала миссис У., и все стало меняться к лучшему. Миссис У. когда-то была конкуренткой моей матери и знала меня с детства. Узнав о том, где мои родители, она поинтересовалась, какую работу я здесь выполняю.

Когда я поведала ей о бессмысленных попытках ухода за больными, она отвела меня в Magdeburger Kaserne[18], где размещалась администрация. Там она потребовала освободить меня от обязательных стодневных работ, чтобы я могла начать трудиться в мастерской, где шили дешевые хлопковые платья для немцев, и управлять которой ее поставила Kommandantur. Из почти сотни работниц лишь немногие шили действительно хорошо, отчего производство сильно хромало. Чуть позже, когда она не смогла выполнить нормативы, ее уволили с поста начальницы производства, и мы стали шить форму для немецких солдат. Однако тогда ее доводы возымели действие, отчасти потому, что они были разумны, но я подозреваю, что немаловажную роль сыграло и то, что начальник лагерного производства приходился ей каким-то дальним родственником.

Так в мою жизнь вернулось некое подобие стабильности. Работать по десять часов с тем, в чем разбираешься, труда не составляло. Небольшой вечерний отдых с подругами очень помог мне, и впервые за несколько месяцев я смогла уснуть. Инстинкт самосохранения и осознание того, что моя судьба отнюдь не уникальна, сделали свое дело. Но куда более важно то, что я снова начала интересоваться людьми и постепенно отошла от непомерной зацикленности на себе, свойственной детям, у которых не было братьев или сестер.