Былое - Александр Дмитриевич Зятьков

Витя Зубрилов иногда пел песни по заказу. Чаще других его просили спеть про молодого офицера, как он приехал к жене. Нам, пацанам, такие сюжеты были не так интересны, мы предпочитали другое, я мало что запомнил дословно, а вот по контексту, по смыслу:

Этот случай совсем был недавно,

Под Ростовом, прошедшей зимой,

Молодой офицер, парень славный,

Шлет письмо он в деревню домой.

— Дорогая моя, я калека,

Нет ни рук и ни ног у меня,

Пожалей ты меня, человека,

Не бросай, дорогая, меня.

А жена отвечает: — «Я еще ведь совсем молодая» и «О прошлом прошу позабыть».

Но внизу нацарапано было,

Написал там сыночек родной:

— Пусть мамаша тебя позабыла,

Приезжай, милый папа, домой.

За тобой я ухаживать буду…

Такой же незатейливой рифмой далее сообщалось, что офицер этот, герой, весь в медалях и с орденом, неожиданно приехал:

Я тебя думал только проверить

И характер известен мне твой…

Жена пытается вывернуться:

Как заплачет жена молодая:

— Это шутка лишь только была,

А теперь ты на деле узнаешь,

Что не так уж плоха я и зла.

Но офицер, разумеется, ей не поверил, забрал сына и уехал, сказав напоследок: — «За сыночка спокойна ты будь», так как он сам вырастит малыша и Родина-мать не оставит его в беде.

Была еще и переделка одной популярной песни, с похожим сюжетом, чувствуется некоторое иезуитство, ритм и рифма кое-где хромают, но впечатление, особенно среди женщин, она производила почти такое же:

Ранним солнечным утречком провожала она

Своего ненаглядного, своего паренька.

Ты служи, ненаглядный мой, обо мне не тужи.

Если что-то случится вдруг, обо всем напиши.

Не проходит и годика, парень весточку шлет,

Перебило мне ноженьки, обожгло все лицо.

Коли любишь по-прежнему, и горит огонек,

Приезжай, забери меня, пишет ей паренек.

Но ответила девушка, что любви больше нет,

Что все чувства потеряны, вот такой был ответ.

Ковыляй потихонечку, а меня ты забудь,

Зарастут твои ноженьки, проживешь как-нибудь.

Ранним солнечным утречком возвращался домой

Скорым курьерским поездом паренек молодой,

С голубыми петлицами, с папиросой в зубах,

Шел походкою бодрою, на обеих ногах.

И с улыбкой и радостью парня встретила мать.

Прибежала та девушка и хотела обнять,

Расскажи, ненаглядный мой, сколько бед повидал,

А боец оттолкнул ее и с усмешкой сказал:

Ковыляй потихонечку,

А меня ты забудь.

Заросли мои ноженьки,

Проживу как-нибудь.

Эта тема была, как говорится, животрепещущей, ее бурно обсуждали, особенно женщины, и такие случаи действительно были. Да, много было калек, да, некоторые испытывали своих подруг, а у иных душевная стойкость была столь велика, так не хотели быть обузой для своих родных, доживали век в госпиталях и интернатах, где уход был хоть и казенный, но постоянный. Находились женщины, которые выцарапывали своих дорогих и из таких мест, а были и случаи, описанные в песне. Чего только не бывает в жизни.

Похожий момент трепетно описан в рассказе А Новикова-Прибоя «Лишний», только там случай более ранний, времен русско-японской войны, искалеченный солдат не решился испортить жизнь своей семье.

Как бедно жили некоторые семьи. У некоторых ребят в классе не было портфеля или сумки и они связывали стопку учебников и книг веревочкой. Один мальчишка в соседнем классе носил штаны, сшитые из мешка, видны были даже параллельные полосы, которые иногда бывают на мешках. Многие до самых холодов ходили босиком, потом кое-какая обувка у них находилась. Один Толя, когда уже стали замерзать лужи, явился в класс в галошах. Одна галоша была по ноге и целая, а другая велика, рваная и из дыр торчали клочки соломы. В этот момент проходили родительские собрания и учителя убеждали поделиться, у кого что есть, и сами много приносили. После этого слишком уж вопиющих таких фактов не было, а впоследствии и районо и облоно обследовали такие семьи и по возможности помогали. Случаев, чтобы кто-то из таких родителей запивался, не было, нехватки были у всех. Я где-то понимал Тома Кенти, это мальчик из книги Марка Твена «Принц и нищий», когда он рассказывал принцу, как живут его сестры: — «Да зачем, ваше величество, им по второму платью, ведь не по два же у них тела».

А бедность в те времена порой выглядела так, что современная молодежь даже не может себе представить. Во многих семьях старые стулья износились, поскольку были сделаны в царские времена, и сидели на березовых чурках. Стаканы после войны легкая или какая там промышленность тоже начала выпускать не сразу, и стаканы делались из бутылок. Пропитанную керосином нитку обматывали вокруг бутылки в нужном месте, поджигали, а потом, когда нитка разгорелась, окунали бутылку в ведро с водой. Бутылка лопалась точно в нужном месте. Теперь следовало притупить острые края точильным бруском или напильником, и самодельный стакан был готов к употреблению.

Признаком не то чтобы уж зажиточности, а то, что семья эта живет не так уж плохо, служили занавески на окнах, крашеный пол, и отдельная, не в воротах, калитка в ограде.

На окраинах некоторых улиц располагались самые настоящие землянки, выкопанные оставшимися без мужчин, погибших на войне, женщинами. Три или четыре их было. Развалилась в соседней деревне их хилая избушка, и родни никакой нет, а у всех знакомых и соседей своего горя и хлопот выше головы. Они и решили перебраться на станцию, там и работа посерьезней, и народу побольше, и магазины, и больница, и все такое прочее. Один парень из нашего класса жил там, и я несколько раз заходил в это первобытное жилище.

Жили там три человека, хозяйка, женщина средних лет, работала уборщицей на вокзале, дочь, здоровенная девка лет шестнадцати, с небольшим бельмом на глазу, по-моему, нигде не училась, а тоже где-то работала, и парнишка, мой ровесник, в отличие от сестры щуплый и низкорослый.

Я где-то уже упоминал о подобном, сейчас попробую описать поподробнее. Яма выкапывалась на высоком по возможности месте, глубиной метра полтора, а ширина метра три на четыре. Вынутый грунт равномерно раскладывался по краям, на которые ставили три-четыре ряда из обрезков бревен, толстых жердей, что бедной хозяйке удалось достать. Там же, где ловчей, выводилось окошко, или скорее, его подобие. Все это обмазывалось толстым слоем из глины с навозом и обшивалось изнутри досками. Крыша тоже была из того, что бог послал, и что уж там можно было применить от старого жилища, и закрывалась дерном. Пологий спуск с одной стороны, и как можно более плотная дверь. И