Былое - Александр Дмитриевич Зятьков

некотором отдалении был еще омуток, очень мелкий и маленький, в самом глубоком месте, на середине, мне доходило до плеч. Я смотрел, чтобы рядом никого не было, ложился на воду и беспорядочно бил руками и ногами, прихлебывал иной раз немало воды. Даже такая бестолковая методика рано или поздно должна дать какой-то результат, и через три-четыре дня беспрерывных упражнений я с восторгом обнаружил, что по-собачьи подгребая под себя, я держусь на воде, минуту, другую, дольше. Ну а дальнейшее было проще, освоил я и плавание вразмашку, и разгребая воду перед собой, и на боку, и на спине. Это все достаточно просто, а самое главное и основное — это первоначальное умение держаться на воде без посторонней помощи, каким угодно способом. Когда же я явился к своим приятелям и рассчитывал удивить их своим умением, те отнеслись к этому совершенно равнодушно, как будто я все время был с ними, я даже был немного разочарован. Никаких успехов в плавании впоследствии я не достиг, а вот нырял получше, заплывал далеко, метров за тридцать, и не оставлял за собой следов.

Вот и второй класс начался. Как же мы соскучились друг по другу, не всегда даже могли удержать на лице равнодушное выражение. Вот когда состоялся настоящий классный коллектив. Теперь мы уже «старички» и снисходительно покровительствуем первоклашкам, среди которых половина младших сестренок и братишек всех наших второклассников и они в затруднительных случаях бегут к нам.

Хороший повод для гордости у меня был, когда я во втором классе стал пионером и был единственным до конца учебного года, месяцев около четырех. Случилось это так. Октябрят тогда еще не было, я пробегал по актовому залу новой, первый год работавшей школы.

В зале проходило пионерское собрание, вернее, оно уже закончилось, а я, как завороженный, смотрел на устроенный пионерский костер. В круглом барабане метались лоскуты красной ленты, поддуваемые снизу вентилятором и освещаемые оттуда сильной электрической лампочкой.

— Что, небось пионером быть хочешь, — спросил стоявший рядом старшеклассник, бывший вожатым.

Уши у меня покраснели: — Да, хотелось бы, — еще не веря себе, пробормотал я.

— Ну и ладно. Маша, — крикнул вожатый, — вот еще один кадр. Запиши-ка его.

— Что ты, Миша, — с неудовольствием произнесла Маша, тоненькая симпатичная девушка, — кто же так делает? Вот будет собрание…

— А сейчас что, не собрание, — насупился Миша. Как видно, он не любил уступать. Маша это знала и, поглядев на мою посмурневшую физиономию, не стала спорить.

— А торжественное обещание ты знаешь, — спросила она. Я кивнул, и Маша закричала:

— Ребята, девочки, становитесь в линейку!

Десятка три оставшихся школьников последовали этому призыву. Маша вывела меня перед ними:

— Ну, говори торжественное обещание.

Я забухтел что-то непонятное, и только когда Маша чувствительно двинула меня локтем в бок, смог произнести необходимые слова.

— Вот молодец, иди становись к ним, — Маша махнула рукой, — сейчас я зачитаю план на неделю.

— А он не из нашего класса, — сказал кто-то из линейки.

— Как не из вашего, — возмутилась Маша и повернулась ко мне, — откуда же ты?

— Я из второго «А», — трудно проговорил я и опять упал духом.

— Миша, как же так, — насела на него Маша.

Так я и остался пионером. Что-либо изменять было непедагогично, тогда я впервые услышал и осознал это слово. Надо было иногда оставаться с третьеклассниками, когда мой класс уходил домой, но я был доволен, многие мне завидовали. Мне так же давали кое-какие мелкие поручения, которые я выполнял с огромным удовольствием.

В то время к милиционерам было вполне уважительное отношение, возможно, из-за очень популярного произведения Михалкова на эту тему. Вспомнился и анекдот, ходивший в то время:

— Я работаю в милиции.

— О-о-о! — (с восторгом и придыханием).

— Дворником.

— У-у-у — (с пренебрежением).

— Получаю две тысячи.

— О-о-о!

— В год.

— У-у-у.

— Видел Сталина.

— О-о-о!

— На картинке.

— У-у-у.

Были у нас соседи, две семьи, с одной и с другой стороны и сразу с ними установились дружеские отношения, так и просится сказать — добрососедские. Более интересными для нас были соседи слева. Хозяин, грузный, одутловатый старик, несколько лет назад вышел на пенсию, работал на железной дороге, и у них с отцом оказалось много общих знакомых.

У Ивана Ивановича, так звали этого соседа, было что-то от Плюшкина. Он ходил по поселку, подбирал выброшенные расколотые чугуны, прохудившиеся самовары и другие железки. Щели и дыры он пытался замазывать гудроном, но ничего из этого не получалось.

Огороды у нас были впритык друг к другу, как-то раз мы с отцом окучивали картошку. Иван Иванович стоял у края своего огорода и ремонтировал забор, громко чертыхаясь при этом. Отец дошел до межи, бросил там тяпку и подошел к соседу, достал пачку папирос. Я тоже встал рядом.

— Передохни немного, Иван Иваныч, на вот, закури. А что это ты тут делаешь?

— Спасибо, Митя. Да вот доски в заборе разошлись.

Отец пригляделся к забору. Доски вполне еще годились, вот только приколачивал их Иван Иванович не гвоздями. Он нарубил из колючей проволоки, она немного потверже обычной, кусочков в три-четыре сантиметра и без особого успеха пытался их вогнать в дерево. Они сминались, уходили в бок, из пяти-шести прутков лишь один пробивал тонкую рейку и прихватывал ее к поперечной доске.

— Ты бы, Иван Иваныч, не мучился, а купил бы на полтинник нормальных гвоздей.

— Нет, Митя, — пыхтел Иван Иванович, — тут одним полтинником не обойдешься.

Надо сказать, что гвозди только прошлый год появились в свободной продаже, до этого их просто не было. Промышленность не могла в одночасье справиться со всеми проблемами и разрухой, которые принесла война, но постепенно все эти проблемы и нехватки решались, стали производить и гвозди, и мыло, и ткани, все необходимое. Гвозди же вытаскивали из снегозадерживающих щитов, которых тогда было много, и можно было их выписать. Сколько же я их повыпрямлял на куске рельса. Если же требовались гвозди крупные, то их отковывали в кузнице, кое-где их еще можно увидеть, грубые, треугольные в сечении.

Хозяйка у него была еще более грузная, отяжелевшая старуха. Она очень медленно передвигалась, из дома выходила редко, опираясь на суковатую палку. Жили они вдвоем, дети, сын и дочь, тоже уже пожилые, на пятом десятке, жили на Дальнем Востоке, бывали у родителей редко, и раза три за все время, к ним на лето приезжала младшая внучка, старше меня года на два.

Иван Иванович, судя по всему, был человеком необщительным, к нему никто не приходил, а вот мой отец ему понравился. Он был ровесник его детей, с ним он