От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

На строительстве работали рабочие как из сектора «G», так и из «Н». Для бассейна предназначалось послеобеденное время. Я считал, что лучше поплавать, чем слоняться из угла в угол, тем более что плавать мне нравилось. Еще до этого у меня появилась привычка время от времени ходить из одного сектора в другой, повидать друзей. Поначалу приходилось прибегать к разным уловкам, но скоро охранники привыкли видеть, как я перемещаюсь между секторами. Хотя для этого необходимо было иметь разрешение, которого у меня, естественно, не было. Многие из моих товарищей постоянно удивлялись, что я могу ходить повсюду, не имея на то особых полномочий, кроме собственной привычки. Это давало мне возможность почти каждый день, в послеобеденное время, ходить в бассейн, по крайней мере когда он был открыт, поскольку зимой вопрос о плавании даже не стоял.

И напоследок необходимо рассказать о наших товарищах, работавших в шахтах, о чем мне поведали мои замечательные друзья, заслуживающие абсолютного доверия, поскольку случавшиеся здесь положительные события никак не отменяли того факта, что бывали и плохие! Мой товарищ Роберт Х. трудился в угольных шахтах Эйсдена. В соответствии со сменой его бригады, дневной или ночной, на утреннюю смену он поднимался в 4:00 утра и отправлялся со своими товарищами на небольшом поезде в забой. Люди, которых не обеспечивали самым элементарным питанием, притом что они выполняли такую тяжелую работу, оказывались в забое раньше гражданских, получавших усиленное питание. Вдобавок ко всему шахтеров, как из заключенных, так и из гражданских, имели обыкновение бить медными шахтерскими лампами. Как только работа заканчивалась, первыми, естественно, на поверхность поднимались гражданские, оставляя наших дожидаться в стволах шахты. Вот почему они часто проводили на глубине по десять, а то и больше часов в день кряду!

Когда наших товарищей наконец поднимали на свет божий, им приходилось ждать, когда бельгийские солдаты соизволят отконвоировать их обратно в лагерь. А до него приходилось топать пешком с десяток километров! После такой тяжелой работы еще 10 километров пешком! Часто проходило целых 16 часов прежде, чем они добирались до своих бараков! Шахтеры уставали до такой степени, что не имели ни сил, ни желания приготовить себе еду! К счастью, находились сочувствующие им товарищи, заботившиеся о том, чтобы покормить их.

Эти сотни молодых заключенных и немецких военнопленных, которых тоже заставляли работать на наших шахтах, определенно внесли весомый вклад в восстановление экономики страны. Кое-кому из «деятелей» следовало бы хорошенько запомнить это! Но тем не менее эти «ответственные лица» совершенно бессовестно закрывали глаза на то, что рабочих в шахтах, безо всякого повода и причины, порой избивали тяжелыми лампами и рукоятками кирок! Более того, конвоиры с овчарками зачем-то сопровождали этих эксплуатируемых, голодных и измученных людей, дабы они не сбились с пути.

Хоть сам я там и не был, но мне рассказывали, что «гражданские» шахтеры всегда по-человечески и даже по-дружески относились к шахтерам-заключенным.

О плохом обращении и преступлениях по отношению к заключенным можно написать несколько томов. Но это не относится к моему повествованию, и я закрываю данную тему.

Случилось то, чего и следовало ожидать! 5 июля 1949 года меня перевели в Мерксплас. И сразу же я погрузился чуть ли не в Средневековье! Мы прибыли под вечер, и нас поселили в общих спальнях в мансарде. На следующий день мы поочередно предстали перед начальником колонии. Ни дать ни взять персонаж из романа Диккенса или какого-то другого мрачного произведения! Такого начальника тюрьмы можно было встретить в тюрьмах лет сто пятьдесят назад! О чем свидетельствовала его манера одеваться, а также склад ума. Он потребовал, чтобы я дал обещание и даже подписал бумагу о том, что я не собираюсь бежать! Со смеху можно помереть! Разве они доверяют нашему слову или подписи? Меня с души воротит от Меркспласа, и я отвечаю, что не могу ничего обещать; сегодня я не думаю о побеге, но завтра могу и передумать. После чего меня тут же отправили в карцер. Тут вам не Беверло! И, словно мне мало неприятностей за один день, войдя в карцер, я увидел на стене распятие. Я тут же снял его и отдал охраннику, говоря, что хотел бы побыть один. Сначала он сердился, но я настаивал на своем. Он пытался повесить распятие на место, но я не дал ему этого сделать, загородив спиной гвоздь в стене. После нескольких попыток охранник остыл и заявил, что, похоже, у него со мной будут проблемы, хотя перед этим говорил, что это мне надо ждать от него неприятностей. Я же ответил, что мне к ним не привыкать. Охранник становился почти дружелюбным, причем до такой степени, что я едва не уступил ему. Но я сдержался и посоветовал ему прибрать распятие до тех пор, пока я не покину камеру. Что он наконец и сделал. Ему осталось только бурчать себе под нос, что люди из Беверло просто революционеры какие-то!

На следующий день меня отвели к начальнику колонии, а поскольку я не пересмотрел свое поведение, возвращаюсь в свою камеру, в карцер, где распятие уже вернули на место. Должно быть, охранник подумал, что я сюда не вернусь. Он сам снял его, а я остался здесь еще на три дня и три ночи. Три дня на черством хлебе, воде и жидкой каше из неочищенного овса. День четвертый: куда меня теперь отведут? Разумеется, к начальнику колонии! Дорогу я уже запомнил. Он говорит, что я направляюсь в «l’herstel» – в «ремонтную»! Поначалу я думаю, что это шутка – но на одно лишь мгновение, поскольку начальник не производит впечатление человека, способного шутить. Может, я просто что-то не понял? Но нет, все правильно, и часом позже я уже нахожусь в швейной мастерской – в «ремонтной»! Начальник колонии говорит, что оттуда мне не сбежать. Здесь я встречаю Поля Р. и Жерара Д., а также других товарищей. К счастью, «шеф», который охраняет нас, обладает чувством юмора, по крайней мере с нами, поскольку тишина здесь закон, как и четыре года назад в Сен-Жиле, а начальники этих заведений похожи, словно сиамские близнецы, во всяком случае своим внешним видом и идеями о руководстве концентрационным лагерем. Однако мы с Жераром, словно добрые соседи, болтаем весь день. «Шефа» это веселит, ведь мы его смешим. А вот другого товарища, Поля, развеселить не удается. Он пересаживается на другое место – может, чтобы избежать наказания? Но я следую за ним на другую скамью.

В мастерскую меня определили 9 июля 1949 года. Мне выдали куртку из небеленого полотна, вроде той, что мы должны носить здесь, в колонии, или надевать на свидания. В ней дыра и не хватает пары пуговиц. Я работаю очень добросовестно, а затем также добросовестно срезаю пуговицы и распарываю то, что только что зашил. Потом начинаю работу заново, все так же добросовестно – только лишь для того, чтобы снова уничтожить свой труд. «Шеф» ничего не видит или делает вид, что не замечает… Мы с Жераром хохочем уже в открытую. Поль старается сдержать смех. И вот, 24 августа 1949 года, после 47 дней пребывания в швейной мастерской, я возвращаю охраннику ту же самую куртку, правда немного помятую и без пуговиц, но зато с дырой! На что он очень дружески реагирует: «До свидания! Приятно было познакомиться! Еще увидимся!» Но я больше сюда не вернусь, хотя тогда, 24 августа 1949 года, я не был в этом уверен.