Золотая чаша - Генри Джеймс

всего; вздумай он повести наступление всерьез, она отнюдь не была уверена, что не поддастся слабости, не даст ему в руки неотразимого средства, которое он сможет применять снова и снова. Итак, поскольку Мегги пока не давала ему ни малейшего повода утверждать, будто она перестала доверять ему или будто чаша ее счастья стала хоть на пушинку менее полновесной, у Америго оказывалось громадное преимущество, несмотря на все ее потуги. В настоящее время ей было совсем не нужно, чтобы он пытался «загладить» какие бы то ни было провинности. Кто знает, в какие дебри это может завести, на какие безрассудства покорной, губительной слепоты толкнуть ее? Она все еще была слишком беззащитна перед своей любовью, и потому не могла допустить, чтобы он вел себя с нею так, словно один из них чем-то провинился перед другим. В порыве минутного эгоизма что-нибудь или кто-нибудь непременно падет жертвой, и кто же именно из них из всех? Нет, сейчас, как никогда, ей необходимо было точно знать, на каком она находится свете. Знание! Знание манило ее и завораживало. И вот еще одна странность: страх, что он внезапно обратится к ней с какими-нибудь расплывчатыми заверениями, смешивался у Мегги с настоятельной потребностью простить его, успокоить, откликнуться на его призыв, и причины этого были ей вполне ясны. Чтобы действовать, необходимо понимать, для чего все делается; но в то же время это означало понимание ужасной правды и о другом. Америго мог бы рассказать ей лишь то, что ему нужно, что поможет ее растрогать, и тогда она в полной беспомощности сдастся на милость победителя. А значит, ее непрочная безопасность, весь ее недолгий успех зависит от того, чтобы Америго не заметил, не догадался, как близка она к капитуляции. Это следовало скрывать любыми средствами, буквально каждый час, каждую минуту – теперь, когда они постоянно были на глазах друг у друга. Каждый час, каждую минуту Мегги ожидала увидеть по какому-нибудь незначительному признаку, что он изготовился к броску. «Да-да, все было так, как ты и подумала. Я ненадолго уклонился в сторону, вообразил себя свободным, щедро раздаривал себя направо и налево, потому что думал, ты не такая – не такая, какой я сейчас тебя вижу. Все случилось только потому, что я не знал. Но, согласись, ты почти ничем не помогла мне. Я хочу сказать – не помогла избежать этой ошибки, в которой я сознаюсь, в которой раскаиваюсь, за которую готов понести самую изощренную кару и которую с твоей помощью, я верю, я знаю, смогу навсегда оставить в прошлом».

Мегги, постоянно настороже, так и слышала, как он произносит эти слова. Но еще один день подходил к концу, и еще следующий, а ничего не было сказано, и напряжение достигло такого накала, что даже капитулировать стало уже невозможно. Мегги держала себя в руках, памятуя о своей цели, и тяжкий труд постоянного самоконтроля вкупе с непрестанными усилиями скрыть эту борьбу скреплял их обоих вместе стальными обручами, по сравнению с которыми простая, бесхитростная страсть показалась бы всего-навсего напрасным сотрясением воздуха. Самой грозной опасностью или, по крайней мере, самой большой заботой представлялась Мегги неотвязная мысль: если он действительно что-то подозревает, то ее значение должно неминуемо вырасти в его глазах. Пытаясь определить для себя пределы необходимого лицемерия по отношению к Америго, как раньше – к отцу, Мегги видела, среди прочего, что обязана вопреки всему доказывать собственную незначительность. Одно-единственное прикосновение Америго – о, она должна отдавать себе в этом отчет, на всякий случай, если такое случится! – легчайшее касание его руки, его губ, его голоса, вызванное подлинным интересом к ее особе, без связи с ее нынешней печалью, – и она пропала отдана ему во власть, связанная по рукам и ногам. Следовательно, чтобы сохранить свою свободу, потеряв которую она самым презренным образом подведет отца, необходимо скрывать эту значимость, непомерно увеличившуюся даже в ее собственных глазах, сгибалась под ее непосильным грузом, подобно какой-нибудь крошечной букашке, изнемогающей под тяжестью песчинки.

У нее еще доставало сил кое-как перемогаться в надежде, что скоро все изменится, ведь навечно ее не хватит! А потому неделя ничем не разбавленной конфронтации, изобилующая новыми вехами, принесла весьма неожиданный результат: Мегги уже с нетерпением ожидала воссоединения с привычными спутниками, надеясь, что ей станет хоть немного легче, как только они снова соберутся вместе. С каждой минутой Мегги становилась все более искусной мастерицей полутонов – ведь чем чаще они с мужем оказывались вдвоем, тем больше было возможностей для вспышки, озаряющей все вокруг; но ей приходилось иметь дело с противником, который тоже был мастером полутонов, и стоило Мегги хоть на мгновение утратить бдительность, она ненароком открыла бы ему глаза на истинную природу этой борьбы. Собственно говоря, думая о нем, как о своем противнике в этих тонких материях, о том, что он и сам может ощутить себя таковым, – одним словом, противопоставляя его себе хотя бы в мыслях, Мегги с трудом сдерживала рвущийся наружу крик ужаса. Да стоит ему только догадаться, что между ними происходит незримая битва и что битву эту затеяла и ведет с необыкновенным размахом сама Мегги, которую все привыкли считать глупенькой малышкой… Если он только догадается об этом прежде, чем они уедут из города, она действительно пропала.

В «Фоунз» можно будет чуточку перевести дух, ведь там так много отвлекающих факторов, которые неизбежно притупят наблюдательность Америго, хотя бы уже потому, что отец Мегги с всегдашней своей невероятной доброжелательностью наверняка предъявит права на значительную долю времени и внимания зятя. К тому же его будет отвлекать и сама Шарлотта. Безусловно, Шарлотта снова примется помогать ему ловить малейшие многозначительные симптомы, но Мегги видела, что это может скорее в какой-то мере способствовать сохранению тайны ее собственных подспудных переживаний. Не так уж неправдоподобно было бы даже предположить, что Мегги различила блеснувший вдали луч утешения, засиявший еще ярче при мысли о том, как может подействовать на князя с его восприимчивостью, с его тонкой нервной организацией постоянная близость неотразимого тактического гения миссис Вервер. В сущности, говорила себе Мегги, у него просто снова появится возможность понаблюдать, как эта леди наблюдает за самою Мегги. Что ж, очень хорошо; учитывая его собственный внутренний разлад, долго ли ему будет доставлять удовольствие оставаться простым зрителем? К этому времени Мегги успела убедиться в том, что в присутствии Шарлотты князь уступал сторожевые обязанности ее мачехе, как более изощренной в этом нелегком деле. Не утомит ли его – чтобы не