Последнее лето - Елена Арсеньева

Милка-Любка сидела на крылечке и грызла семечки, доставая изкармана юбки и потихоньку сплевывая шелуху в пригоршню. Когда шелухистановилось слишком много, она совала ее в другой карман: Милка-Любка быладевица чистоплотная и подсолнушные лузги, вечно хрустящие под ногами,ненавидела лютой ненавистью. Вообще в этом смысле ей в городе Энске трудножилось, ибо здесь обитают превеликие любители семечек, которые грызут их с утрадо вечера. А может быть, и с вечера до утра, судя по тому, что уже ни свет низаря можно увидеть на энской улице человека с прилипшей к нижней губе бородойиз лузги.

Наконец один карман опустел, а другой переполнился.Милка-Любка поднялась с крыльца, свернула за угол и вывернула шелуху из карманав еще невысокую, но обещавшую вскоре буйно разрастись крапиву. Больше высыпатьбыло некуда, до выгребной ямы далеко, и идти туда Милка-Любка поленилась.Вместо этого она подошла к будке квасника, что пристроилась с недавних пор внескольких шагах от дядюшкиного дома:

– Налей на копейку сладкого.

– Да что ты, красавица! – зачастил квасник, играяглазами. – Зачем мелочишься? Бери целую кружку, пускай душа порадуется!

– Моя душа и так радуется, – холодно ответилаМилка-Любка, считавшая за оскорбление, когда столь невзрачные, как квасник,мужичонки норовили ее раздеть… пусть даже только глазами. – И нечего зряквасом наливаться, небось живот заболит. А ты, милок, – обратилась она кпродавцу семечек, который со своим мешком пристроился возле будки ибезостановочно точил лясы с квасником, – насыпь мне еще семушек в карманна копейку.

Голос ее звучал так же холодно, потому что семечник статьювышел еще менее, чем квасник.

– Сей момент! – Продавец закончил расчет с однимиз работяг, которые уже который день рыли какую-то канаву на противоположнойстороне улицы (не скоро они чего-то нароют, если будут столько квасу пить дасемечек грызть, словно дети малые, ей-ей, небось уже весь будущий заработокспустили!).

Расставшись с двумя копейками и отерев губы после сладкогои, надо сказать, очень вкусного кваса, Милка-Любка вернулась на крылечко иснова принялась лузгать семечки. Из-за чуть приоткрытого по случаю теплойпогоды окна доносилось едва слышное бряканье бубенчиков. Понятно, дядя Поля уженачал девке голову морочить…

Милка-Любка конфузливо усмехнулась, приложив руку к груди,где, обернутая в платочек, была спрятана пятирублевая бумажка, впередуплаченная за ворожбу. Хорошая барышня, добрая, приветливая. Но отчего онатакая глупенькая? Да как это можно поверить, будто сердце человека против волиобладателя можно исполнить любви к определенному человеку? Ох уж этиблагородные господа, такие они выдумщики… А впрочем, Милка-Любка знала и средисвоей сестры, среди простых девок, целую кучу таких же дурочек. Да и сама такойбыла, эх, пока любила… Любовь, измышление сердечное, ведь голову туманит, а кактолько схлынет все наносное, истомное с сердца, глаза немедленно открываются иразум проясняется. И так отчетливо видишь пустоту, которая раньше крылась заслепящим блеском, и так легко становится жить, так свободно… Да скучно!

Вот именно, скучно. А еще почему-то холодно…

Милка-Любка поежилась и поняла, что холодно ей не от пустотысердечной, а от ветерка, который подул из-за дома. Ага, она не так села, какраньше, а на самом сквозняке устроилась. Надо чуть подвинуться.

Она привстала, чтобы перейти на другое место, и краем глазазаметила, что к ней приближаются двое. Обернулась и покачала головой: это былиВера и Мурзик. Ну вот же зараза, вот же погибель девичья! Увел Верку из часовнидопрежь времени. Неужели она закрыла церковку? Дура, вот дура! А появись кто изобители? Сестры иной раз нагрянывают словно невзначай, а на самом деле –проверить, как там мирская послушница свои дела справляет, не бездельничает ли.Верка обычно исправно сидит до темноты, но сегодня, вишь, сорвалась сразу послеполудня. Мурзик, все он! А счастливая какая идет, сияющая! Улыбается,разрумянилась и стала почти хорошенькой… Милка-Любка с болью подумала, чтовидит сестру счастливой и хорошенькой, только когда появляется Мурзик. Ох,красавец он, что и говорить. Красавец, каких мало! И Верка небось чувствуетсебя сейчас красавицей, любимой и желанной красавицей, идя с ним рядом и то идело опуская лицо в букет первых весенних желтых цветочков. Небось Мурзиксобрал на первом же пустыре да сунул – на, Верка, с тебя довольно! А с нее ивпрямь довольно, она за один взгляд его в огонь и в воду, на каторгу, на казнь,на смерть пойдет…

Счастливая!

Милка-Любка вдруг поймала себя на том, что отчаянно завидуетсвоей горбатой, невзрачной сестре, завидует той глупенькой хорошенькой барышне,которая внимает сейчас вранью дяди Поли так же доверчиво, как Верка –словоблудию Мурзика. Завидует, потому что они влюблены. Потому что головы ихзатуманены сверкающим маревом, потому что сердца горят жаром, потому что им… нескучно им жить и не холодно. И никакой ветер тут вовсе ни при чем, и сквознякни при чем!

Она насупилась, исподлобья глядя на приближающуюся пару.

– Любаня! – радостно вскричала Вера, увидевнедовольное лицо сестры. – Любаня, не сердись! Меня отпустили, честноеслово, я не сама сбежала! Там плотники пришли пол ладить, у нас в часовне полподгнил…

В самом деле, недавно несколько досок в церковкепровалились, было такое.

Милка-Любка чуть смягчилась, но брови супить не перестала.

– Угомонись, суровая! – хохотнул Мурзик. –Гляди, монастырем закончишь. Вот смеху будет, если ты грешить бросишь да вмонастырь уйдешь, а я на Верке женюсь. Пойдешь за меня, а? – приобнял онВеру за плечо.

Та смущенно нырнула носом в цветы, а когда вскинула голову,Мурзик и Милка-Любка засмеялись: ее расплывшееся в улыбке лицо было перемазаножелтой одуванчиковой пыльцой.

– Господи, чумичело! – поцокала языкомМилка-Любка. – Утрись, на!

Сунулась в карман за платком, однако зря только семечкирассыпала: забыла, что платок-то служил хранилищем для «синенькой». [46]

– Не горюй, своячина [47] моябудущая! – продолжал дурачиться Мурзик. – Усыплю тебя семками с ногдо головы, квасом буду поить, пока не захлебнешься, только отдай за меня Верку!

«Вот пакость этот Мурзик, – без злобы, тоскливоподумала Милка-Любка. – Забавляется, куролесит, а Вера… Она же все зачистую монету принимает! Она же думает, он и впрямь… Она же умрет, если он надругой женится! Руки на себя наложит и греха не побоится!»