Плач к Небесам - Энн Райс

Он слегка сжал губы, а потом с тем же самым терпеливымкивком, столь характерным для него, сделал все, что было приказано. Он стоял увысокой кровати, положив руку на покрывало, и, безмятежно глядя в глазаучителю, ждал. Гвидо расстегнул бриджи и почувствовал, как его страсть вбираетв себя все эмоции и смешивает их в одну силу.

— Сними халат, — резко сказал он. — И ляг.Лицом вниз. Ложись.

Тонио стоял молча, по-прежнему не отводя от него своихкрасивых, даже чересчур красивых глаз. Потом, с еле уловимым неодобрением того,что происходит, он выполнил приказание.

Гвидо взгромоздился на него. Ощущение нагого тела сквозьодежду сводило его с ума. Ладонью он прижал лицо Тонио к постели и взял егосамым грубейшим образом.

Потом, как ему казалось, они очень долго лежали рядом.Наконец Тонио поднялся, чтобы уйти.

Без единого слова жалобы он оделся и, взяв трость, подошел ккровати. Наклонившись, поцеловал Гвидо в лоб, а потом в губы.

— Почему ты терпишь меня? — прошептал Гвидо.

— А почему я должен не терпеть тебя? — так же тихопроизнес Тонио. — Я люблю тебя, Гвидо, — сказал он. — И оба мынемного напуганы.

Эта улица, звезды над головой, потолок комнаты, его зубы,вгрызающиеся в плоть, и нож, настоящий удар ножа, и рычащий звук, оказавшийсяего собственным криком...

Потом он проснулся, с ладонью, прижатой ко рту, и понял, чтона самом деле не издал ни звука.

Он был во дворце кардинала Кальвино. Он был в Риме.

Какая ерунда этот старый сон и лица этих бравос, которых,как ему иногда казалось, он видел на улицах. Конечно, всегда оказывалось, чтоэто не так. Это была его маленькая фантазия. Он воображал себе, как, встретиводного из них, застанет его врасплох. «Ты помнишь Марка Антонио Трески,мальчика, которого ты увез в Фловиго?» А потом вонзит кинжал ему промеж ребер.

Перед отъездом из Неаполя он провел полдня с одним настоящимбраво, и тот научил его некоторым приемам обращения с маленьким кинжалом. Этотчеловек, получивший хорошее вознаграждение за урок, был явно доволен способнымучеником.

— Но зачем вам делать это самому, синьор? —спросил он тихо, глядя на костюм Тонио, на его кольца и перстни. — Ясейчас как раз без работы. Мои услуги не так дороги, как вы могли бы подумать.

— Просто научи меня, — улыбнулся Тонио.

Улыбка в такие моменты всегда приходила ему на помощь. Абраво, бывший, похоже, прирожденным учителем, лишь пожал плечами.

Это воспоминание быстро развеяло сон. И, не успев ещепоставить голые ступни на упоительно прохладные мраморные плитки, Тонио сноваподумал о том, что находится в резиденции кардинала, в самом центре Рима.

Сон был похож на неприятный вкус во рту или на слабуюголовную боль. Ничего, скоро это пройдет.

Город уже ждал его. Впервые в жизни Тонио оказалсяпо-настоящему свободен. Несколько лет назад он сменил надзор своих воспитателейв Венеции на заботу Гвидо и консерваторскую дисциплину и теперь еще не могпривыкнуть к мысли, что все это позади.

Но Гвидо ясно дал ему это понять. У Паоло были свои учителяи наставники, а Тонио, хотя и посвящал утро вокальным упражнениям, совсем не долженбыл ни перед кем отчитываться. И Гвидо этого не требовал. Так уж теперьповелось. После сиесты, когда все еще валялись в постели, Гвидо исчезал и могвернуться лишь к полуночи. А потом задавал вопросы в той манере, в какой людиинтересуются друг у друга: «Ну, где был сегодня?»

Тонио не смог сдержать улыбки. От ночного кошмара неосталось ничего. Он уже совсем проснулся и мог успеть на утреннюю мессукардинала, если, конечно же, поторопится.

* * *

Каждый день кардинал Кальвино проводил мессу в своей собственнойчасовне в присутствии домочадцев. Алтарь был украшен белыми цветами, в аркахпод огромным изображением распятого Христа, из рук и ног которого обильносочилась мерцающая кровь, висели канделябры на множество свечей.

Когда Тонио вошел в часовню, яркий свет на миг ослепил его.Никем не замеченный, он присел на стульчик сзади. Он и сам не понимал, почемуне может отвести взгляд от далекой фигуры у алтаря. Кардинал повернулся, истало заметно, что в руках у него золотой потир.

Несколько молодых римлян опустились на колени, чтобыполучить причастие. А за ними — священники, скромные, в более строгих одеждах.Тонио не последовал их примеру. Ощущая приятную расслабленность, он прислонилсяголовой к позолоченной колонне за стулом и закрыл глаза.

Когда же он их открыл, кардинал, подняв руку, осенялприсутствующих последним благословением. Его гладкое лицо казалось лишеннымвозраста и возвышенно чистым, словно он ничего не знал о зле и ни разу несогрешил даже в мыслях. В каждом его жесте и движении присутствовалиубежденность и твердость, и Тонио преисполнился убежденности в том, что жизнькардинала, в отличие от большинства людей, имеет смысл. Он верит в Бога, веритв себя, верит в то, чем является, и в то, что делает.

* * *

День был в разгаре, когда Тонио, после нескольких часовзанятий с Гвидо и Паоло, вошел в пустой фехтовальный зал палаццо.

Этой комнатой много лет никто не пользовался. И то, как наполированном полу проступали сквозь толстый слой пыли его следы, было емузнакомо по Венеции. Вытащив из ножен шпагу, он принялся атаковать невидимогопротивника, напевая про себя, словно этот бой сопровождался великой музыкой ибыл на самом деле частью блестящего представления на сцене.

Даже устав, он продолжал тренироваться, пока не почувствовалприятную боль в икрах.

Но через час непрерывных занятий внезапно остановился. Емупоказалось, что кто-то наблюдает за ним.

Он резко повернулся, сжимая в руке рапиру.

Вокруг никого не было. Коридор за его спиной был пуст, хотяоткуда-то из глубин огромного дома доносились приглушенные звуки.

И все же его не отпускало ощущение того, что кто-топриходил. Быстро надев камзол и сунув шпагу в ножны, он пустился бродить по дворцупочти бесцельно, кивая и кланяясь каждому проходящему мимо.

Он приблизился к кабинету кардинала, но, увидев, что дверизакрыты, пошел вдоль антресолей, разглядывая громадные фламандские гобелены ипарадные портреты людей прошлого столетия, носивших огромные парики. Белыеволосы волнами ниспадали им на плечи. Кожа на изящно очерченных лицахестественно сияла, как живая.

Вдруг снизу послышался шум. Прибыл кардинал.