Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

– Но если ты сказала, что Калеми не хочет…

– Да ладно, Калеми я беру на себя. – Она смеется, на что-то, может быть, по-своему намекая, а потом продолжает: – Знаешь, все вы думаете, что у нас легкая жизнь, но это не так. Противно танцевать со всеми и всем улыбаться, если тебя что-то гложет, а если вывихнешь ногу, тебе никто не верит. Иногда бывали такие вечера, что мне хотелось плакать, но поневоле приходилось смеяться.

– Да нет, я, конечно, представляю, что так оно и бывает.

– Вот именно, умница. – Она задумывается. – А знаешь, что бы мне очень понравилось? Играть в сериалах. Быть, как Виттория Пуччини, когда она играла в «Элизе из Ривомброзы». У вас нет чего-нибудь в том же духе? Если да, то я была бы по-настоящему счастлива!

С этими словами она обнимает Джорджо, и он, ошеломленный, смотрит на ее волосы, разметавшиеся по его груди, удивляясь ее столь же чрезмерному, сколько недолговечному порыву. Так он и стоит, вытянув руки, и уже не очень хорошо представляет, что ему делать. Ему вспоминается книга, которую он читал этой зимой: «Правда о деле Гарри Квеберта». Ее героиня – Нола, молоденькая девушка, которая влюбляется в писателя на двадцать лет старше нее. Против них весь городок, но она делает все, чтобы отстоять их любовь, а потом внезапно исчезает. Вначале Джорджо думал, что это один из тех литературных успехов, которые выстраиваются на основе изучения рынка, удачная маркетинговая стратегия. Но по мере того, как он читал, Нола его покоряла. «Но так бывает только в книгах», – думал он. А вот теперь он и сам чувствует себя героем странной истории, этой необычной встречи, и не знает, что ему делать с Данией, которая его так обнимает.

– Хотите что-нибудь выпить? Ой, извините.

Аличе краснеет у порога, застав их в таком положении.

Дания отстраняется от Ренци, улыбается ему, пожимает плечами и жует жвачку, которую до этого она прятала во рту. Зато Джорджо, как по волшебству, находит нужные слова.

– Она меня благодарила, потому что нам, может быть, удастся осуществить ее мечту.

Аличе кивает:

– Да, конечно.

И снова исчезает так же, как появилась.

Ренци и Дания смеются. Дания считает нужным подчеркнуть:

– Во всяком случае, мы не делали ничего плохого.

– Нет, нет, разумеется.

– Послушай, а почему бы тебе не проводить меня до центра? Сегодня сумасшедшие скидки в «Эйч энд Эм», и я собиралась туда зайти.

Джорджо не размышляет, не мешкает ни секунды.

– Ну конечно, с огромным удовольствием, – говорит он.

И они выходят из офиса.

– Увидимся завтра, – бросает на ходу Ренци.

Он закрывает дверь и улыбается Дании с тем легкомыслием, которое он так осуждал в любви того писателя к Ноле. Однажды вечером у него дома даже возник спор по поводу героев этого романа.

– Если людей не связывают общие ценности и общее воспитание, то мужчина не может влюбиться в такую девушку… Ну, разве что из-за ее молодости.

– Ты думаешь так, наверное, потому, что с тобой этого не случалось, – улыбнулась Тереза.

– Мужчина таких романов не завязывает.

Это Тереза посоветовала ему ту книгу. И она же защищала ее.

– Даже такой человек, как ты, мог бы влюбиться в такую, как Нола.

– Никогда в жизни, поверь мне.

Но Ренци уже не помнит своего утверждения. Не помнит он и о том, что надо предупредить домашних, что будет поздно; похоже, он может думать только о Дании.

– А где ты живешь?

– В центре. Если хочешь, потом зайдем ко мне, я покажу тебе, где живу: это квартирка в мансарде около площади Коппелле, правда, увы, маленькая… Ты-то, наверное, привык к бог знает каким просторам…

– Я уверен, что она мне понравится.

И прежде, чем трижды раздался сигнал машине, припарковавшейся во втором ряду, Ренци уже отрекся от своего: «Никогда в жизни, поверь мне».

Из архитектурного бюро, где она работает, Паллина выходит несколько раздосадованной. Адальберто, один из четырех акционеров, время от времени курит сигары, а она, особенно по утрам, этого совершенно не выносит. От этого Адальберто ее тошнит. И, в довершение всего, бывают дни, когда он доказывает, что действительно невыносим.

«Знаешь, мне было бы приятно, если бы мы узнали друг друга лучше, но не на работе…» И на следующий день: «Вижу, ты слишком серьезная, мне бы хотелось тебя немного рассмешить…» И, на другой день, снова: «Ты мне снилась; не могу тебе сказать, чем мы занимались…» Вот от этой фразы ей и стало тошно. Да и само это имя, Адальберто, омерзительное. Ситуация для Паллины яснее ясного. «Если сложить его низменные эротические фантазии, сигару и противное имя, то несложно догадаться, что от меня ему ждать нечего. Неужели в наше время женщина не может жить спокойно? Неужели ей обязательно должны докучать на работе? И ведь я не какая-то потаскушка, не особенно наряжаюсь, нарочно не надеваю ни юбок, ни чулок, чтобы не разжигать похоть, одеваюсь, как монашка, а он что делает? Помещает меня в эротический сон! К счастью, я его вовремя остановила», – думает Паллина.

– Нет, не рассказывай мне свой сон, а то меня замучают кошмары.

Но он продолжает настаивать:

– Видишь ли, мы развлекались, это были красивые фантазии. Тебе все нравилось…

– Да, но не думаю, что это понравилось бы моему парню. Но если он и заинтересуется этими фантазиями, то учти, что он очень ревнивый, агрессивный и уже неоднократно судимый, но это его не волнует: коллекционировать потасовки – его хобби.

Адальберто ей улыбается. Он не знает, верить этому или нет. Паллина поняла, что он сомневается, и с удовольствием показала бы ему фотографию Банни – но не его теперешнего, обтесавшегося, а ту, старую фотографию, когда он нагонял страх даже на нее. Однако она решила, что сейчас не тот случай, надеясь, что Адальберто поверил ей на слово. Но он так и не оставил ее в покое.

– Ну хорошо, тогда мы можем сделать так: я тебе его расскажу… А ты ему мой сон не расскажешь, хорошо?

– Нет, плохо. Мне нравится рассказывать моему парню все. А вот вы своей жене ничего не рассказываете. Правда?

Ага, она затронула правильную струну. У Адальберто изменилось выражение лица.

– Ладно, уже поздно. Иди, если хочешь. Продолжим завтра.

Паллина едва не потеряла сознание, но Адальберто, похоже, ослабил хватку.

– Тогда же продолжим работу над тем офисным зданием на улице Кондотти.

– Отлично, я уже кое-что набросала, потом вам покажу.

– Да-да, иди.

Она вышла из бюро, но все еще ощущала всю эту тяжесть и задавалась справедливым вопросом: «И как это мужчина не понимает, когда женщина не хочет иметь с ним дела? Они думают, что мы, женщины, – как асфальтированные улицы, а они, как отбойные молотки, непрерывно продолжают долбить нас в уверенности, что рано или поздно мы уступим. Но это не так. Какое занудство! Будем надеяться, что он меня не прогонит, я люблю эту работу и не хочу ненавидеть себя за то, что я женщина. Мне бы хотелось надевать то, что мне нравится, а не то, что не должно слишком нравиться!»