Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

если оно звучало чисто для Конфуция и для того древнего Китая, духовную жизнь которого мы сейчас пытаемся понять. Пусть это наше «ужасное» русское хуй будет «лакмусовой бумажкой» для читателя: со временем он не должен будет воспринимать его в нашем родном «матерном» контексте. Это своего рода – первый настоящий урок по внутреннему воспитанию себя самого, а не своего малолетнего ребенка. В Освенциме все были голыми, когда шли в газовую камеру, но на это внимания не обращали. У человека должны быть свои приоритеты, и он не должен равняться на тех животных, которых он видит вокруг себя в достаточно большом количестве. Свинья – хрюкает, собака – нюхает, а русский человек – матерится. И вся эта кагорта относится к разряду животных. Но свинья – навсегда, а русский… надеемся, что пройдут годы после этих «лихих лет», и у нашей молодежи мозги встанут на свои места.

Да, существуют свидетельства, что Лев Толстой тоже любил мат (в кругу близких друзей). Но пусть сначала тот, кто ратует за матерщину в нашем русском языке, напишет такую же «Войну и мир», а уж потом равняет себя со Львом Толстым и в вопросах употребления мата. Духовная сущность человека проявляется во время его смерти, а смерть Толстого была далеко не мирной. Его духовные поиски (в том числе перевод и объяснение Евангелий, а также мысли о Лао-цзы) были похвальными, но в этом он, к сожалению, не преуспел, – и ему в духовных вопросах было очень далеко до Конфуция. А в том, что Конфуций не матерился, – сомнений нет.

Люди Вэнь свою речь не портят, они свое слово берегут, т. к. почти с благоговением относятся к любому «рождению» мысли в окружающее пространство (и даже, – «про себя»). Отчасти по этой причине они любят благозвучие в виде стихов или музыки. И наш Конфуций именно таков: музыка и «Книга стихов» Ши цзин – это его стихия. А для тех, кто ориентируется на Льва Толстого в вопросах мата, добавим: наш великий Лев Николаевич в прямом смысле слова обожал стихи русских поэтов Тютчева и Фета, – он, читая такие стихи, плакал. И вы, матершинники, тоже плачете, читая великого Тютчева? Или вы даже имени такого не слышали? Лев Толстой прекрасно чувствовал русский язык, и только по этой причине, как истинный «ваятель слова», с ним пытался экспериментировать, – он был редким гением русской речи. И только отсюда – его пристальный интерес к табуированной лексике…

Но, как говорили в старину, «горбатого могила исправит». Мы обращаемся сейчас к молодым, и в первую очередь, к нашим русским девушкам, к нашим красавицам. Всему миру известно, что наши – самые красивые и самые душевные. Это – наша национальная гордость. Но если бы только мир знал наш русский язык! Избави, Господи! Иду по улицам родного Калининграда и вижу: навстречу «плывет» молоденькая красивая девочка. Разговаривает с подружкой. И ловлю себя на неожиданной мысли: «Солнышко мое, ты только не открывай свой прекрасный ротик. Пожалуйста! Чтобы я, старик, ничего такого от тебя не слышал».

Хотя, если рассуждать здраво… если рядом вдруг прорвет канализацию и повсюду разнесется несусветная вонь, – разве это нас касается? Или разве это не имеет непосредственного отношения к той, которая «солнышко»? «Царство Небесное» и «браки» – это одно и то же. Так по Евангелию и так по нашей человеческой природе. Для любой девушки эти «браки» должны быть святее любого Царства, исходя из ее существа, созданного Богом. Одно – где-то «в Небе», другое – здесь, на земле. Или для наших русских девушек не свято уже ничто, включая любовь и материнство? Когда кто-то матерится (не странно ли, что оно похоже на слово «материнство»?), он тем самым материт это Царство, причем, самыми «точными» словами. И таким – Царство никогда не откроется… Хрю-хрю… Впречем, каждой свинке – своя свиноферма.

«Не давайте святыни псам и не бросайте ваш жемчуг перед свиньями». – Бросаем, Господи, бросаем! Чтобы наши маленькие свинюшки обрели людские черты. Их этому никто не учил в этой стране, как учили некогда нас в совестливом СССР. И поэтому – нет ни них, девчёнках, греха!

Суждение 2.19

2.19. [Князь] Ай-гун спросил (вэнь): «Что (хэ) следует делать (вэй) [в качестве] примера (цзэ, т.ж. «образец», «правило», «закон») для народа (минь) во *время траура (фу)?». Кун-цзы дал двойной ответ (дуй, т.ж. «па́рный», «поровну», «отвечать»): «[Следует] выдвигать (цзюй, т.ж. «возносить», «продвигать») прямого (чжи, т.ж. правильный») [в качестве] *точильного камня (цо табуированное; «наждак») [для] всех (чжу) кривых (ван, т.ж. «неправильный»), – [это и есть] пример (цзэ) для народа (минь) во время траура (фу). [Если] выдвигать (цзюй) кривого (ван) [в качестве] *точильного камня (цо табуированное) [для] всех (чжу) прямых (чжи), – [это] пример (цзэ) для народа (минь) не (бу) во время траура (фу)».

Ну и шутник же Конфуций! Его язык, как еще раз убеждается в этом читатель, очень конкретный и образный. Но сначала необходимо определиться со значением центрального иероглифа этого суждения – фу (БКРС № 10201). Его словарные значения: «платье», «одежда», «наряд», «убор», «надевать», «носить», а также наиболее древние – «*траурные одежды», «*траур», «*время траура», и отсюда же – «*колчан», в качестве «одежды» для стрел. И совсем не к месту оказываются здесь те из значений, которые – и в этом нет сомнения! – появились в Китае уже в качестве «приложения» к Лунь юю: «подчиниться», «покориться», а отсюда – «сдаться», «капитулировать».

Во всех известных переводах государь Ай-гун спрашивает у Конфуция совета о том, что́ ему необходимо сделать с народом – так, чтобы этот народ ему «подчинялся». И читатель сразу же представляет в своем воображении следующую величественную картину. Где-то «на золотом троне», под самыми облаками, сидит «недосягаемый» Конфуций, а у него «в ногах» – правитель княжества Ай-гун, который давно мучается одной единственной мыслью, но сам решить этот вопрос просто не в состоянии. И поэтому он почти умоляет «мудреца Конфуция» дать ему спасительный ответ.

Но, во-первых, подобный «вопрос» Ай-гуна принадлежит к тем «вечным», на которые нельзя ответить «одним махом». Во-вторых, в Китае в это время не было отмечено «восстаний народных масс», – так, чтобы Ай-гун о таком «подчинении ему народа» очень заботился. И, в-третьих, для самого Конфуция представляют интерес только те вопросы, которые касаются взаимоотношений с «духами предков». А отсюда подлинное значение фу для данного суждения – это «время траура», которое внешне проявляется в том, что люди, в том числе и народ, надевают специальные траурные одежды.

И все-таки, какие