Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

греческого слова ди́кайос, которое одновременно означает и «справедливый», и «законный» (является производным от слова «закон»). И для иудеев тоже – Закон (Тора) прежде всего.

Для Христа и старой России (как наследницы Византии) – главное «сердце», т. к. именно оно «ищет правду», и найдя ее, руководствуется внутренним «голосом совести». «Совесть» – это подлинный девиз всей Русской цивилизации, которая обрела осознание себя самой только с принятием христианства. Даже после безбожной Октябрьской революции 1917 года последователи большевиков объявили лозунг, странный для сегодняшнего дня: «Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи». И именно по этой причине Россия была жива даже с безбожными большевиками. Но после Горбачевской «перестройки» слово «совесть» сознательно исключили из русского лексикона, потому что «дела перестройщиков были злы». И хотя находившаяся прежде в загоне Церковь – расцвела, это ни на что не повлияло, потому что и в ней слово «совесть» забыли. Прежняя «совестливая» Россия Достоевского, Толстого и Анненского стала гибнуть, – буквально «рассыпаться на куски». Из-под нее «выбили стул» – то мощное основание, пусть только мысленное, на котором она стояла веками – «совесть». Горбачевская «перестройка» завершила Византийский этап существования России, а значит – существование самого государства в целом.

То Раннее Чжоу, которому следует Конфуций, уделяло огромное значение, как и евангельский Христос, человеческому сердцу, о чем мы уже неоднократно говорили. Именно Чжоу ввело в лексикон иероглиф «сердце» (синь), и именно рисунок сердца мы видим в составе иероглифов Вэнь и Дэ, а также многих других, связанных с нашими чувствами и внутренними преобразованиями. Та духовная ступень, о которой проповедует Конфуций, одинакова для всех людей, и это – «расширение» или «просветление сердца». А если так, – обязательно появляется понятие «совесть», которое обособляется от нашего «со-знания». Это мы видим в истории России и в древнем Китае, но не видим в Западной цивилизации, которая старается строго (правда, уже далеко не всегда) следовать закону или категории «права».

И вот теперь, когда мы дали читателю некоторое представление о содержании слова «совесть», зададим себе следующий вопрос: возможно ли такое, чтобы подобное состояние – когда человека «жжет совесть» – встретилось бы в тексте Лунь юй? Очень даже возможно. В Лунь юе пять раз встречается иероглиф «сердце» (синь) в своем «чистом» виде, и везде – именно в контексте правильного понимания Вэнь и Дэ, т. к. все эти иероглифы имеют между собой тесную взаимосвязь. Но, с другой стороны, «совесть» – это настолько интимное внутреннее чувство, что его невозможно «афишировать» ни в каком Учении, т. к. любое учение в этом случае вырождается в профанацию. Совесть – это та категория, которая относится к разряду «евангельского бисера». А что об этом говорил сам Христос – нам уже известно.

Для того чтобы иметь представление о том, ка́к понимают эту важную категорию современные китайцы – и понимают ли они ее вообще? – обратимся к современным словарям. Причем, мы рассуждаем гораздо шире: анализируя сегодняшнее состояние этого слова, можно сделать вывод о том, сохранилась ли в Китае традиция правильного понимания этого «русского аналога».

Итак, по-китайски «совесть» – это словосочетание лян синь, в котором иероглиф синь нам хорошо знаком – «сердце». Оба эти иероглифа нам уже встречались, хотя такое их словосочетание Конфуцию не известно. Иероглиф лян – даже в древнекитайском, не говоря уже о современном языке – это «хороший», «превосходный», «отличный». То есть сам китаец понимает это выражение в смысле «хорошее сердце», а это также значит – «доброе сердце». А известное нам выражение «совесть мучает» – на китайском это, буквально: «не мирное хорошее сердце». Второй китайский аналог для русского слова «совесть» – это «сердце-печень» (синь-гань), причем, это выражение означает также просто «сердце». А сам иероглиф синь, в своем отдельном виде, переводится сегодня и как «душа», «совесть».

То есть даже на первый взгляд видно, что сегодняшнее восприятие китайцем этого «русского слова» совесть носит весьма туманный и запутанный характер. Попробуем это доказать. Все это мы предпринимаем только с той целью, чтобы показать, что если в современном китайском языке фактически отсутствует правильное понимание категории «совесть», значит, любой «перевод», а точнее, понимание такого иероглифа в Лунь юе – если он там вдруг окажется – встретило бы затруднение у комментаторов Китая.

Процитируем стихи русского дореволюционного поэта Иннокентия Анненского (1855–1909) «о совести». Во вступительных статьях к его сборникам, где рассматривается творчество этого поэта, часто встречается мысль о том, что определяющей чертой его поэзии является «идея совести». Кстати сказать, слово «совесть» можно встретить в стихах у очень многих поэтов России: Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Алексея Константиновича Толстого (совершенно незаслуженно у нас забытого), Цветаевой, Мандельштама и других). Итак, приведем отрывок из стихотворения «В дороге»:

Перестал холодный дождь…

……………………………………………

В этом чаяньи утра

И предчувствии мороза

Ка́к у черного костра

Мертвы линии обоза!

…………………………………………..

…И кошмары снов мужичьих

Под рогожами телег.

…………………………………………….

Дед идет с сумой и бос,

Нищета заводит повесть.

О, мучительный вопрос!

Наша совесть… наша совесть…

Этим четверостишьем стихотворение заканчивается. Анненский жил в Царском Селе, преподавал латинский и древнегреческий языки в учебных заведениях Петербурга, был назначен директором гимназии. Богатым человеком он не был, изучил более десяти иностранных языков, делал прекрасные переводы с древнегреческого, полностью перевел трагика Еврипида на русский язык. Умер от сердечного приступа, когда поднимался на ступеньки железнодорожного вокзала в Царском Селе, собирался прочитать в Петербурге лекцию о поэзии Лермонтова. Последние его слова – «Я не знал, что это произойдет так легко и безболезненно».

Попробуем «перевести» последние строки этого стихотворения на «китайский»:

О, мучительный вопрос!

Наше хорошее сердце, наше хорошее сердце…

Что-нибудь китайцу стало понятно «из Анненского»? Ничего. Хотя, сам читающий будет себе представлять, что «все понятно». Но «хорошее сердце» не имеет ничего общего с «совестью». Если вспомнить эпизод с «жертвенным бараном» (из Лунь юя, – он у нас впереди), которого пожалел ученик Конфуция, то, безусловно, такое «хорошее сердце» будет у ученика, а вот у Конфуция, у него – мы это скажем уверенно – «совесть». В виде совестливых обязательств – перед ушедшими предками, «духами верха». Те, кто с «добрым сердцем», требуют отмены смертной казни, а те, кто с совестью – настаивают на ее справедливом применении. Но в абсолютно бессовестном обществе такое требование губительно, – в первую очередь для честных и порядочных людей. И только по этой причине разумные