Экспедиция надежды - Хавьер Моро

от пожирающего его недуга, как предполагал Бальмис. Сальвани добрался до Пуно, где вместе с помощниками сделал больше тысячи прививок в течение сорока восьми часов, демонстрируя потрясающую самоотверженность и силу духа. «Он не оправдывался усталостью, чтобы уклониться от выполнения своего долга; все его полюбили за вежливость, учтивое обращение и благородство», – указывал Городской совет Пуно, хлопоча перед королем о присуждении Сальвани титула почетного рехидора. Затем Сальвани проехал через Потоси и Оруро, где ему пришлось взять две недели отдыха, чтобы прийти в себя. С огромным трудом он заставил себя встать на ноги и добраться до Кочабамбы, где царил более мягкий и сухой климат. Ему подумалось, что этот прекрасный колониальный город, расположенный в долине Тунари, будет подходящим местом, чтобы уйти в отставку. Но было уже слишком поздно, чтобы лелеять мечты. Благоприятного климата оказалось недостаточно для восстановления сил, и здоровье Сальвани начало стремительно ухудшаться. Перед тем как испустить последний вздох, он успел написать королю Испании, прося наградить троих своих спутников по многотрудным усилиям: Мануэля Грахалеса и Рафаэля Лосано – званием придворных хирургов, а Басилио Боланьоса – местом дворецкого в Королевском дворце. Но самым важным стало его последнее пожелание: он ходатайствовал перед королем об учреждении специальной должности инспектора или генерального руководителя по вакцинации, который бы следил за строгим соблюдением регламента, дабы избежать нового распространения оспы на испанских территориях Нового Света. Но ответа на свое послание он не получил.

Двадцать первого июля 1810 года началась агония. Ухаживающий за ним слуга бросился за врачом, доктором Мельчором, и за священником, который исповедовал болящего:

– Пречистая Дева Мария…

– Зачавшая… – начал Сальвани еле слышным голосом. – Падре… я грешил высокомерием и заносчивостью, я считал себя более сильным, чем когда-либо был, и если я не смогу завершить…

Его речь прервалась новым приступом кашля. Врач помог ему приподняться и растер грудь маслом эвкалипта.

– Успокойся, брат мой, – утешил его священник, – не требуется, чтобы ты говорил, для раскаяния нет нужды в словах.

Сальвани перевел дыхание.

– Так лучше? – спросил врач.

Сальвани кивнул. Затем снова начал говорить, чуть слышно.

– Святой Августин утверждал, что любовь никогда не исчезает, правда, отец? Что смерть ничего не меняет, и мы навсегда останемся с теми, кто нас любит.

– Да, сын мой.

– Молитесь за меня, падре.

Он закрыл глаза, и смерть смягчила черты его безмятежного лица.

Его похоронили на маленьком кладбище позади монастырской церкви в Кочабамбе; никто не позаботился ни о том, чтобы проводить его в последний путь, ни о том, чтобы воздать ему те почести, которых он заслуживал. Доктор Хосеп Сальвани, вакцинировавший от оспы более двухсот пятидесяти тысяч человек, скончался, как в заупокойной молитве сказал священник, в одиночестве в возрасте Христа. Поскольку ни один человек не приносил цветы к его могиле, сам священник взял на себя эту обязанность и год за годом украшал место упокоения Сальвани в день Всех Святых.

– Никто не спросил меня о его последних днях, никто не поинтересовался, где он похоронен, – жаловался священник много лет спустя заезжему путешественнику из Испании.

79

Бальмис вернулся в Мехико в 1810 году по поручению правительства. Официально в его задачи входило инспектирование основанных в прошлую поездку механизмов вакцинации, однако вместе с тем ему предстояло собрать сведения о восстании индейцев[87], эхо которого докатилось до Мадрида и вызвало серьезную обеспокоенность властей.

В этот приезд Бальмис обнаружил, что нынешняя страна весьма отличается от прежней мирной и безмятежной колонии. За последнее время – с тех пор, как навсегда закатилась звезда Хосе де Итурригарая, старого недруга доктора, – сменилось три вице-короля. Сейчас Итурригарай находился в Кадисе, отбывая одиночное заключение в замке Санта-Каталина. Он был отстранен от должности в сентябре 1808 года по обвинению в поддержке группы креолов, замышляющих создание независимого от Испании правительства. В ходе судебного расследования выплыли нелицеприятные подробности его пребывания у власти. Налоговое ведомство выдвинуло против него восемнадцать обвинений, начиная с предательства монарха, незаконного личного обогащения, торговли синекурами, замены магистратов угодными ему людьми, а также того факта, что супруга вице-короля велела именовать себя «Ваше Величество»!

В Мехико Бальмис выяснил, что дети, участвовавшие в экспедиции, покинули приют. Карл IV сдержал свое слово, данное в тот достопамятный день во дворце Ла-Гранха. Он поручил вице-королю Педро де Гарибаю взять на себя ответственность за судьбы детей, дав задание забрать их из Приюта для бедных, куда его бесчувственный предшественник их поместил. Когда Бальмис пришел в Патриотическую школу, там еще училось четверо мальчиков. Остальные были разобраны по семьям или усыновлены. Одного из них взял к себе хирург, другого – ректор школы Сан-Педро. Двоих усыновил директор приюта Сан-Николаса, а троих – приюта Сан-Хасинто. Один купец из Иксмикильпана забрал к себе маленького Анисето. Его приятеля Андреса Найю усыновил священник, но через три дня мальчишка сбежал. Когда ребенка поймали, он заявил, что не хочет возвращаться к священнику, поскольку тот делает «дурные вещи». Бальмис обнаружил этого мальчика в Патриотической школе; тот учился на плотника и казался вполне довольным. В конечном итоге, думал Бальмис, несмотря на ту борьбу, которую ему пришлось вести во имя исполнения королевского распоряжения, судьба детей сложилась в Мехико лучше, чем могла бы сложиться в Ла-Корунье или в Мадриде.

«Знает ли Исабель о дальнейшей участи детей? – спрашивал себя Бальмис, пока ехал в дилижансе, направляясь в Пуэблу. – Как она живет? Не захочет ли вернуться в Испанию?» Путь в Пуэблу занял вдвое больше времени, чем обычно: дороги были ненадежны, повстанцы останавливали транспорт, обыскивали пассажиров, а порой и брали с них мзду. Как это бывает, под прикрытием мятежа распоясались бандитские шайки.

Бальмис вспоминал свой первый приезд в Пуэблу и оказанный экспедиции триумфальный прием. Сейчас город лишился былого блеска, фонари не горели, люди на улицах почти не появлялись. Доктор застал Исабель в больнице Сан-Педро, как всегда, в хлопотах. Черты ее лица заострились, щеки слегка впали, пышные волосы были собраны в узел; работала она в снежно-белом халате. Исабель не сразу узнала Бальмиса: он словно стал меньше ростом, взлохмаченная шевелюра по обыкновению стояла дыбом, а лоб избороздили глубокие морщины. Но взгляд его оставался прежним – пронзительным и властным.

– Я рада вас видеть, – поприветствовала его Исабель; когда она тепло улыбнулась, в уголках ее глаз обозначились гусиные лапки.

Бальмис заморгал, втянул шею, потом опять заморгал. От волнения он почти лишился дара речи.

– В последнюю нашу встречу вы попрощались словами «до следующего года в Мадриде», и я устал ждать.

– Я добавила, «если будет на то воля Божья», прекрасно это