Четыре после полуночи - Стивен Кинг

Но нервного срыва у него не было.

– У меня все нормально, – мягко повторил Морт. Несколько лет назад он обнаружил в Эми удивительную и довольно трогательную черту: если говорить с ней мягко, она поверит едва ли не чему угодно. Он часто думал – будь это свойство присуще всем людям как виду, вроде оскала для выражения злости или улыбки от удовольствия, войны прекратились бы тысячи лет назад.

– Ты уверен?

– Да. Звони, если будут новости от нашего друга из страховой компании.

– Хорошо.

Морт помолчал, потом спросил:

– Ты у Теда?

– Да.

– Как ты теперь к нему относишься?

После некоторого колебания Эми просто ответила:

– Я люблю его.

– О…

– Я не встречалась с другими мужчинами, – вдруг сказала она. – Давно хотела тебе сказать. Других не было. Но Тед… за твоей фамилией он разглядел меня. Он увидел меня.

– То есть я тебя не видел?

– Видел, когда был рядом, – ответила Эми. Ее голос звучал тоненько и одиноко. – Но ты так часто отсутствовал.

Его глаза расширились. Он мгновенно собрался с праведным возмущением.

– Что? Да я ни разу не уезжал после тура с «Семьей Делакур»! И та поездка была короткой!

– Морт, я не хочу с тобой спорить, – мягко сказала Эми. – Все это дело прошлое. Я только пытаюсь сказать – даже когда был рядом, ты часто отсутствовал. У тебя тоже была любовница – работа. – Голос Эми звучал ровно, но Морт почувствовал слезы, скрываемые под напускным спокойствием. – Как я ненавидела эту суку, Морт… Она была красивее, умнее, интереснее. Как мне было с ней тягаться?

– Ну давай теперь во всем винить меня! – воскликнул он, чуть не плача от обиды. – Чего ты от меня хотела? Чтобы я слесарем стал, черт возьми? Мы жили бы бедно, я бы сидел без работы. Я писатель и ничего другого делать не умею, неужели не понятно? Я не смог бы заниматься ничем другим! – Морт думал, слезы у него кончились, но они откуда-то взялись. Кто на этот раз потер дрянную волшебную лампу – он или она?

– Я на тебя не сваливаю, тут есть и моя вина. Ты никогда не застал бы нас… так, как это случилось… не будь я слабой и трусливой. Это не Тед виноват; Тед хотел, чтобы мы вместе пошли к тебе и все откровенно рассказали. Он постоянно об этом просил, а я откладывала. Говорила ему, что не уверена, убеждала себя, что все еще люблю тебя, что все еще может стать по-прежнему, как когда-то… но так, наверное, не бывает. Я… – Эми задохнулась, и Морт понял, что она тоже плачет. – Я никогда не забуду выражение твоего лица, когда ты открыл дверь номера в мотеле. Я унесу это воспоминание в могилу.

Вот и отлично! – хотел он крикнуть. Хорошо! Тебе пришлось всего лишь увидеть это выражение, а появилось оно у меня!

– Ты знала, что я любил тебя, – нетвердым голосом сказал он. – Я никогда не скрывал от тебя свою любовь. Ты знала о ней с самого начала.

– Но я не подозревала, – произнесла она, – как глубоко могут затянуть ее объятия.

– Не унывай, – сказал Морт. – Она теперь от меня ушла.

Эми всхлипывала.

– Морт, Морт, я только хочу, чтобы ты жил дальше и был счастлив. Разве ты этого не видишь? Разве ты этого не можешь?

Но он видел только голые плечи Эми, касавшиеся одного из голых плеч Теда Милнера. Он видел их глаза, расширившиеся и испуганные, и волосы Теда, спутанные и торчащие, как у Альфальфы. Его посетило искушение сказать об этом Эми – хотя бы попытаться – и забыть. С него довольно. Они причинили друг другу достаточно боли. Может, когда-нибудь потом они вернутся к этой теме. Хотя Морт предпочитал, чтобы Эми не заводила речь о нервном срыве. Не было у него никакого нервного срыва.

– Эми, мне, пожалуй, пора.

– Да, и мне тоже. Теда сейчас нет, показывает клиенту дом, но скоро вернется. Мне надо сообразить какой-нибудь ужин.

– Извини за ссору.

– Ты позвонишь, если я буду нужна? Я волнуюсь.

– Да, – сказал Морт, попрощался и повесил трубку. Пару секунд он стоял у телефона, чувствуя, что вот-вот разрыдается. Но слезы отступили, эмоции схлынули. И это было, пожалуй, по-настоящему страшно.

Все прошло.

Под ровный шум падавшего дождя Морт чувствовал себя безучастным и отупевшим. Он разжег небольшой огонь в плите, топившейся дровами, пододвинул стул и попытался читать свежий номер «Харперс», однако сразу начал клевать носом и резко вздрагивал, когда отвисала челюсть и вырывался храп. Надо было купить сигарет, подумал он. Табак помог бы не спать. Но сигарет не было, как и стопроцентной уверенности, что они прогнали бы сон. Он не просто устал, он еще не отошел от шока.

В конце концов Морт подошел к дивану, поправил подушки и лег. У щеки холодный дождь беспорядочно чиркал каплями по темному стеклу.

Всего однажды, подумал он. Я сделал это только один раз. И на этом он крепко заснул.

Во сне Морт оказался в самом большом в мире классе.

Стены тянулись на несколько миль. Каждая парта была столовой горой, серый плиточный пол – бесконечной равниной. Часы на стене казались огромным холодным солнцем. Дверь в коридор была закрыта, но Мортон Рейни видел слова на матовом стекле:

«Класс для написания «Команды хозяев», профессор Деллакур».

Неправильно, подумал Морт, слишком много «л».

Но другой голос подсказывал, что он ошибается.

Морт, вытянувшись во весь рост, стоял на огромной, шириной с классную доску, подставке с желобками для мела. В руке он держал кусок мела величиной с бейсбольную биту. Он очень хотел опустить страшно болевшую руку, но не мог. Не мог, пока пятьсот раз не напишет на доске предложение: «Я не буду списывать у Джона Кинтнера». Написав четыреста раз, он подумал, что четыреста – это недостаточно. Кража у человека работы, когда работа – это все, что у него есть, не может быть прощена. Поэтому ему придется писать, писать и писать, и не важно, что голос в голове твердит – это сон, а правая рука болит по другой причине.

Мел отвратительно скрипел. Пыль, едкая и отчего-то знакомая – очень знакомая, – сыпалась ему на лицо. Наконец Морт не смог продолжать – рука повисла, как мешочек со свинцовой дробью. Повернувшись на желобке для мела, он увидел, что только одна парта в огромном классе занята. Там сидел молодой человек простоватого вида, каких можно увидеть на частных фермах – за задницей мула. Светло-каштановые волосы торчали, а его руки, руки деревенщины, впервые попавшего в город, казалось, состоявшие из одних костяшек, покоились на крышке парты. Парень смотрел на Морта светлыми сосредоточенными глазами.