Четыре после полуночи - Стивен Кинг

Я тебя знаю, сказал во сне Морт.

Верно, пилигрим, ответил Джон Кинтнер с заметным тягучим южным акцентом. Только ты ошибался на мой счет. А теперь продолжай писать. И не пятьсот раз, а пять тысяч.

Морт повернулся к доске, но тут нога соскользнула с края желобка, и он с криком вывалился в сухое меловое пространство, а Джон Кинтнер смеялся, и он…

…проснулся на полу, причем голова оказалась практически под коварным кофейным столиком. Морт, вцепившись в ковер, издавал высокие, ноющие вопли.

Он был у озера Тэшмор. Не в нереальном, циклопическом классе, а у озера… и рассвет начинался в дымке на востоке.

Со мной все в порядке. Это был лишь сон, все в порядке.

Но в порядке было не все, поскольку это был не совсем сон. Джон Кинтнер был реален. Как же Морт мог забыть Джона Кинтнера?

Морт окончил колледж Бейтс по специальности «Писательское мастерство». Позже, на встречах со студентами таких же факультетов (каторжная работа, от которой он всячески уклонялся), Морт говорил, что такой выбор специальности – самая серьезная ошибка молодых людей, которые хотят зарабатывать на жизнь писательским ремеслом.

– Найдите работу на почте, – говорил он. – Фолкнеру это помогло.

Слушатели смеялись. Морта всегда охотно слушали – он считал себя мастером в том, чтобы овладеть вниманием аудитории. Это было важно, ведь он сомневался, что он или кто-то другой сможет научить своих слушателей писать книги. И Морт всегда ждал окончания мастер-класса или семинара. С юнцами он чувствовал себя неуютно – возможно, из-за Джона Кинтнера.

Был ли Кинтнер родом из Миссисипи? Этого Морт не помнил, но сильно сомневался. Однако Кинтнер действительно происходил из какого-то анклава Глубокого Юга – не то из Алабамы, не то из Луизианы, а может, из заросшей камышами северной Флориды, точно Морт не знал. Учеба в колледже Бейтс – дело прошлое, он много лет не вспоминал о Джоне Кинтнере, который по неизвестной причине вдруг перестал посещать занятия.

Неправда. Ты думал о нем прошлой ночью.

Видел во сне, хочешь ты сказать, парировал Морт, но дьявольский тоненький голосок в голове не отставал.

Нет, до того. Ты думал о нем, пока говорил с Шутером по телефону.

Морт не хотел об этом думать. Он не станет думать об этом. Джон Кинтнер остался в прошлом; Джон Кинтнер не имел отношения к тому, что происходит сейчас. В тусклом свете раннего утра Морт встал и неуверенно побрел на кухню сварить кофе. Много крепкого кофе, иначе дьявольский голосок не даст ему житья. Морт взглянул на кухонные ножи Эми, висевшие на стальных магнитных рейках, и подумал, что если бы мог отрезать этот голосок, то сделал бы это не задумываясь.

Ты считаешь, что потряс его, наконец-то одержав верх. Ты полагаешь, что на первый план снова вышел пресловутый рассказ, рассказ и обвинение в плагиате. Но реальная проблема в том, что Шутер обращался с тобой как со щенком из колледжа. Как с вонючим студентишкой. Как…

– Заткнись, – хрипло сказал Морт. – Сейчас же заткнись, мать твою.

Голос замолчал, но Морт не мог перестать думать о Джоне Кинтнере.

Насыпая кофе дрожащей рукой, он вспоминал о своих категорических, рьяных протестах, что он не крал рассказ Шутера, что он никогда не крал чужих работ.

Конечно, крал.

Однажды.

Всего однажды.

– Но это же было так давно, – прошептал он, – и не имеет отношения к тому, что происходит сейчас.

Пусть так, но из головы выбросить это он не мог.

Он был на третьем курсе, шел весенний семестр. Класс писательского мастерства, где Морт занимался, изучал тогда искусство написания короткого рассказа. Курс читал некий Ричард Перкинс-младший, автор двух рассказов, получивших очень хорошие отзывы и практически не раскупленных. Морт попробовал почитать один и решил, что хорошие отзывы и плохие продажи имеют одну причину: рассказы были непонятны. Но преподавателем Перкинс был неплохим – по крайней мере он умел занять аудиторию.

В группе было человек десять студентов, и среди них Джон Кинтнер с первого курса со специальным разрешением посещать этот курс. И вполне заслуженным, думал Морт. Южанин или нет, но этот щенок чертовски хорошо писал.

За семестр им полагалось написать либо шесть коротких рассказов, либо три длинных. Каждую неделю Перкинс копировал один из рассказов, который, по его мнению, должен был вызвать оживленное обсуждение, и раздавал листки в конце занятия. Группа получала задание подготовиться к обсуждению и критике произведения. Так происходило из раза в раз. И однажды Перкинс предложил им рассказ Джона Кинтнера. Он назывался… Как же он назывался?

Морт открыл кран, чтобы наполнить кофеварку, и застыл, рассеянно глядя на туман за стеклянной стеной и слушая, как журчит вода.

Ты отлично знаешь, как он назывался. «Секретное окно, секретный сад».

– Да не так! – с раздражением крикнул он пустому дому, напряженно думая, чтобы проклятый тонкий голосок заткнулся раз и навсегда… и вдруг он вспомнил. – «Лютиковая миля»! – закричал он. – Рассказ назывался «Лютиковая миля», и это не имеет никакого отношения ни к чему!

Но это была лишь часть правды, и не требовалось тоненького голоса, притаившегося где-то в центре его ноющего мозга, чтобы указать на этот факт.

Кинтнер написал три или четыре рассказа, прежде чем исчезнуть в неизвестном направлении (если бы попросили угадать, Морт назвал бы Вьетнам, куда многие шли в шестидесятые – молодежь по крайней мере). Рассказ «Лютиковая миля» не был лучшим у Кинтнера… но все равно оказался хорош. Кинтнер, безусловно, был самым сильным писателем на курсе Ричарда Перкинса-младшего. Перкинс обращался с мальчишкой Кинтнером почти как с ровней и, по оценке Морта Рейни, имел на это право. Сам Морт считал Кинтнера на порядок выше Перкинса как писателя. В то время Морт считал его даже лучше.

Но был ли он сам лучше Кинтнера?

– Нет, – еле слышно признался он, повернувшись к кофеварке. – Я был вторым.

Да. Морт был вторым и страдал от этого. Он знал, что большинство студентов с факультета писательского мастерства лишь тянут время, потакая причуде, прежде чем бросить ребячиться и углубиться в изучение настоящей профессии, которой посвятят жизнь. Писательством они займутся позже, когда жизнь сузится до написания заметок для страниц какого-нибудь «Календаря общины» или сочинения рекламы моющего средства для посуды «Свежий синий бриз». Морт пришел на курс Перкинса, не сомневаясь, что станет лучшим, потому что с ним иначе не бывало, и Джон Кинтнер стал для него настоящим шоком.

Морт помнил, как однажды пытался заговорить с юнцом… но тот, открывавший рот на занятиях, только когда спрашивали, оказался почти косноязычным. Когда он говорил, то мямлил и запинался, как белая голытьба с четырьмя классами образования. Рассказы Кинтнера оказались его настоящим голосом.