Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

— К чему вы клоните? — нахмурился он.

— Все дело в том, что, когда ее убили, Алла не спала.Рейно снова открыл досье и вытащил фотографии, снятые на месте преступления. Инесколько минут изучал их.

— Да, — нехотя признал он. — Вы правы. Она неспала…

— Более того… Вы никогда не обращали внимание на лицосвоей подружки… когда занимались с ней любовью? — мой одеревеневший язык струдом произнес эти слова.

— А в чем дело?

— Я не хочу вас оскорбить… Или достать. Не подумайте…Просто мне кажется, что, когда ее убивали, она не просто не спала… Она делалаэто самое…

Господи, Варвара, да ты ли это?! За твой послужной шлюшистыйсписок тебе вполне можно вручать Нобелевскую премию мира! А ты вдруг сталамяться, жаться и обходить десятой дорогой родное до боли слово «трах»!Ок-стись! Приди в себя, пока не поздно!

Но приходить в себя я не хотела. Очевидно, события, произошедшиесо мной после убийства Олева Киви, безжалостно снесли мою и без тогопокосившуюся башню.

— Она делала это самое, — упрямо повторила я.

— Да что?

— Она занималась любовью, — выпалила я ипокраснела (!!!).

— Да? — Рейно нагнул голову, исподтишка посмотрелна своего попугая-неразлучника Рейно Юускула-младше-го, потом снова сунул нос вфотографии. — Обычно я не фиксирую на этом внимания… Но, похоже, вы правы…

— Я права.

Эта маленькая комната, исполненная немых свидетелей; этакомната, в которой была навсегда погребена память об убийстве, — этакомната проделывала со мной невероятные вещи. У меня как будто открылосьвнутреннее зрение… Нет, картины убийства я так и не увидела, но почтиразглядела подпись под картиной.

Это называется вдохновение или я ошибаюсь?..

— Я права… А теперь вспомните, как был нанесен удар.Сверху вниз, со страшной силой…. Если она была наверху, а мужчина — под ней… Онбы физически не смог это сделать… Ну?! Что скажете?

Рейно мял в пальцах подбородок и смотрел на меня так, какбудто видел впервые. А потом снова уткнулся в досье.

— Что скажете? — Я была чересчур нетерпелива. Ноон уважал мое нетерпение.

— Что вы правы, пожалуй. Опять правы.

— А это значит…

— Сдаюсь, — Рейно попытался улыбнуться. —Участников трагедии было не двое, а трое. Вы это хотели сказать?

— Да. — Я почувствовала, как воздушный шарик моегоутомленного мозга медленно сдувается. — Я хотела сказать именно это.

— Алла Кодрина. Игорь Пестерев. А кто же третий?

— Кто угодно. — Вдохновение покинуло меня такжебыстро, как и явилось. Оно было не в состоянии размножаться в неволе. —Может быть, Олев Киви…

— Дался вам Олев Киви…

— У него было «окно» в выступлениях, не забывайте…

— Значит, «окно» в выступлениях… — Рейно вскочил скресла-качалки и забегал по комнате. — Допустим. В Москве он садится вмашину. Допустим. Едет в Питер. Допустим. От Москвы до Питера семьсоткилометров. Восемь часов езды по трассе. Но допустим-допустим… Он приезжаетсюда, застает сцену супружеской неверности… Кстати, почему он приехал именносюда?

— Наверняка он знал о родительском доме Кодриных…

— Хорошо. Он знал о родительском доме. Он приехал сюда.Он сделал то, что спустя двое суток нашли родственники… И преспокойно уехал.Обратно в Москву. По трассе. Вы это хотите сказать?

— Я…

Но он снова не дал мне договорить. Он подошел к стене и, каки в пустой квартире в Коломягах, сделал стойку на голове. И закрыл глаза.

— Это Tais kaasasundinud nodrameelsus!.. [39]

— Почему? — промямлила я.

— Я допускаю все, даже самое невероятное. Виолончелистус мировым именем кто-то сообщает о том, что жена изменяет ему. Называет время иместо свидания… Этого «кого-то» мы пока опустим, не будем обращать на неговнимание… Виолончелист с мировым именем садится на машину и едет из Москвы вПитер. Застает сцену измены и пускает в ход нож… Любовника мы тоже опустим,хотя предположение, что любовник смолчал и не заявил куда следует, выглядит безумным.Не заявил и спокойно оставил тело своей пассии гнить на даче… Вы тольковдумайтесь…

— Но…

— Не перебивайте! — прикрикнул на меняРейно. — А ревнивый муж оседлал машину и бросился в Москву. С чувствомвыполненного долга. Вы это хотите сказать?

— Н-не знаю, — чертово вдохновение невозвращалось.

— И отыграл концерт! Но я могу поверить и в это…

— Слава богу.

— Только в одно я не поверю никогда!

— Во что?

— В то, что его ни разу не остановили на трассе! Еслирасследование проводилось верно, следственные органы обязаны были проверить всеверсии… Они проверили бы и Олева. И маршрут его передвижений. А человек,совершивший убийство, не может быть адекватен. Наверняка это отразилось бы настиле его езды.

Вот оно, вдохновение! Вот она, воспрянувшая от летаргическогосна интуиция! Я рассмеялась в лицо Рейно. Этот законопослушный сосунок ипонятия не имел о нравах на наших дорогах.

— Вы и понятия не имеете о нравах на наших дорогах,Рейно! Вы, знаток русской души! С инспекторами всегда можно договориться! Этовопрос суммы. Не более того.

Рейно свалился на пол. И некоторое время лежал, поверженный.

— Все равно, — упрямо пробубнил он. — Этослишком невероятно… Проделать путь в полторы тысячи километров и не оставитьникаких следов? И потом, любовник. Вы забыли о любовнике. Любовник не стал бымолчать…

— Если бы… — вдруг брякнула я..

— Что — если бы?

— Если бы двое из троих не были заодно. А если были?

— Все, — он резко поднялся. — Идемте отсюда;Иначе мы договоримся до черт знает чего…

…Некоторое время мы провели на застекленной веранде. Ужепочти рассвело, и запустение некогда крепкого дома стало особенно очевидным.Оно лезло из всех щелей, попискивало на разные голоса, оборачивалось высохшимитрупиками насекомых, останками цветов, застоявшейся водой в щелях пола.

— Давайте уедем отсюда, Рейно, — взмолиласья. — Это была не очень хорошая идея…

— Да, сейчас… — Как будто что-то забыв, он вернулся вдом.

А я осталась одна, в обществе зыбких, подрагивающих от ветрастекол.

— Рейно!..

Никакого ответа.

Я вздохнула и взяла в руки прозрачное слюдяное крылышкострекозы, валявшееся на самом углу стола. Стрекоза давно мертва, а ее крыло всееще упруго. И полно ярости. И жажды жизни. Так же, как и письма умершей Алики…Я поднесла крылышко к глазам и повернулась на свет.