Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

Внутри, где у ста помещений по-прежнему сохранились черты классных комнат, Смольный был спешно переделан для нужд политических агитаторов. Комнаты, где изысканно одетые девушки когда-то изучали французский язык и литературу, а также обучались рукоделию и фортепиано, и общежития, где они спали в кроватях, выстроенных в аккуратные ряды, теперь оказались в распоряжении разнообразных политических комитетов. На втором этаже в элегантном бальном зале с колоннами и богато украшенными хрустальными люстрами, где совсем недавно учились танцевать молодые воспитанницы Смольного института в своих хрустящих белых платьях, заседал Петросовет, составляя военные планы.

Для Джона Рида Смольный был местом, где билось сердце революции. Он был похож, по его словам, на активный, взбудораженный, полный жизни и «жужжащий гигантский улей»{907}. Альберт Рис Вильямс написал более идеалистичную картину: он видел во всем этом убежище бастион нового дивного мира. «Ночью светящиеся в сто ламп окна похожи на большой храм, храм революции», – писал он, сравнивая два костра у дома с «алтарными огнями». По его словам, этот новый великий форум, «ревущий, как гигантская кузница с ораторами, призывавшими к оружию», являлся местом, где все «вопросы жизни и смерти» в новом органе власти – Советах – будут решаться новой породой людей: «безумно энергичными, не нуждавшимися во сне, неутомимыми, не знающими, что такое нервы, замечательными мужчинами, решавшими все вопросы исключительной важности»{908}.

Эти «безумно энергичные» личности прибывали днем и ночью с грузовиками, полными запасами продовольствия, оружия и боеприпасов. Полчища солдат и рабочих входили и выходили, внося и вынося огромные кипы плакатов и листовок, которые распространялись по всему городу, и укладывали их на козлы до потолка вдоль длинных белых коридоров Смольного института, который уже был завален окурками и прочим мусором. Как обнаружил квартет американских журналистов, не было никаких формальностей, нигде не указывалась никакая организация, никакое юридическое обоснование; на стенах либо на дверях спешно приклеивались названия комитетов, набросанные от руки на листке бумаги; митинги организовывались с ходу, они были бурными и часто утомительно длительными. Как только напряжение достигало предела, уставшие добровольцы ложились, где могли, или наскоро перекусывали – щами, куском черного хлеба, миской каши или, возможно даже, мясом сомнительного происхождения в огромной кухне в подвале и отсыпались – перед тем как пойти на очередной митинг{909}.

В ночь с 24 на 25 октября, в то время как Смольный приветствовал сотни делегатов Второго Всероссийского съезда Советов, большевики спокойно – и почти незаметно – захватили инициативу. Ленин наконец-то вновь вышел из подполья и появился в Смольном, пока еще маскируясь и надев на лицо повязку, словно у него была сильная зубная боль. Здесь он заперся в одном из служебных помещений и взял в свои руки контроль за развитием событий, настаивая на том, что большевики должны выступить на следующий день, 25 октября, в день открытия съезда, «чтобы мы могли сказать ему: “Вот власть! Что вы с ней сделаете?”»{910} Ряды большевиков пополнились перешедшими на их сторону в понедельник восемью тысячами солдат Петроградского гарнизона. Пользуясь тем, что правительству не хватало людей для обеспечения надежной охраны основных зданий, той ночью сформированный Троцким Военно-революционный комитет направил вооруженные отряды красногвардейцев, солдат и матросов для создания блок-постов из броневиков и захвата Центрального телеграфа, Главпочтамта и Центральной телефонной станции. Мариинский дворец был окружен; Государственный банк, Николаевский и Балтийский железнодорожные вокзалы, Центральная электростанция вскоре также перешли под контроль большевиков{911}. Наконец в 3.30 утра 25 октября крейсер «Аврора» в сопровождении трех эсминцев вышел из Кронштадта и бросил якорь вблизи Зимнего дворца, направив орудия в его сторону. Было ясно, что для этого последнего, символического бастиона старой царской России наступает развязка.

Блокированный во время заседания со своими министрами в Зимнем дворце, Керенский прекрасно понимал, что он теряет контроль над ситуацией. Оставшиеся верные правительству казаки, на которых он опирался при защите города, теперь отказались делать это одни, негодуя на Керенского за то, что в июле он, по их мнению, предал их командира Корнилова. У Керенского не оставалось другого выбора, кроме как вызвать подкрепление с фронта. Однако, когда он собрался отъезжать, он обнаружил, что все правительственные автомобили, припаркованные у Генерального штаба, были повреждены: у них были извлечены магнето, регулировавшие систему зажигания. Оказавшись в безвыходной ситуации, он был вынужден бросить своих министров в Зимнем дворце и воспользоваться автомобилем «Рено» (вместе с шофером) из американского посольства, чтобы в сопровождении второго автомобиля с флагом США доехать до Пскова и собрать там войска, оставшиеся верные правительству{912}. В обстановке, когда Временное правительство было дезорганизовано, Ленин мог больше уже не ждать и объявить о победе большевиков.

В десять часов утра, не дожидаясь поддержки Военно-революционного комитета или же согласования данного шага (как это первоначально планировалось) со Вторым Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов, который должен был собраться этим вечером, Ленин выпустил воззвание. «Временное правительство низложено, – объявил он. – Государственная власть перешла в руки Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов»{913}. К тому времени, когда во второй половине дня делегаты со всей России наконец собрались в бывшем бальном зале Смольного института, отряды солдат, поддерживавших большевиков и красногвардейцев, окружили Зимний дворец и воздвигли вблизи него баррикады на набережных Мойки и Екатерининского канала. Телефонная связь с дворцом была оборвана (хотя одну прямую линию связи пропустили), и в 6.30 вечера большевики потребовали безоговорочной капитуляции Временного правительства. Этот ультиматум истек в 7.10 вечера, однако ситуация пока оставалась спокойной. В толпе раздавались выкрики: «Зачем ждать? Почему бы не выступить прямо сейчас?» Альберт Рис Вильямс услышал, как один бородатый красногвардеец ответил: «Нет», юнкера «прячутся за женские юбки… Газеты в этом случае напишут, что мы открыли огонь по женщинам. Кроме того, товарищ, у нас дисциплина, и никто не может действовать без приказа комитета»{914}.