Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

«Дела здесь принимают скверный оборот, – писал домой 11 октября британский консул Артур Вудхауз, услышав заявление большевиков о том, что они скоро начнут «подавлять» буржуазию. – Признаюсь, я бы не хотел тут быть, но сейчас не время проявлять трусость. Я не могу сейчас просить позволить мне уехать, вне зависимости от того, насколько велика опасность. Ведь здесь все еще находятся более 1000 британцев, и я вместе со своими коллегами должен буду оказать им помощь, если возникнут чрезвычайные обстоятельства. Судя по той информации, которая поступает в консульство, наше присутствие сейчас здесь необходимо»{882}. До Дэвида Фрэнсиса также доходили слухи о том, что «большевики составили список людей, которых они намерены убить, британский посол возглавляет этот список, я тоже вписан в верхние его строчки». «Я не верю этому, – успокаивал он своего сына в письме домой, – и, следовательно, не намерен предпринимать каких-либо шагов в этой связи»{883}.

Прагматичный Фил, однако, готовился к худшему: «Дай несколько дней и ночей – и увидишь на Невском проспекте десять или двадцать тысяч человек с черными флагами и плакатами на них написано мы идем убивать всех американцев и всех богачей – значит и меня и [всех] кто в Белой рубашке. Я говорю Губернатору что они опять хотят убить нас. Губ говорит все в порядке будь готов. Я говорю да я совсем готов и Губ говорит мне зарядить Пистолет и посмотреть что Она работает. Он говорит он прихлопнет двух или трех прежде чем уйдет»{884}.

Несмотря на обстановку полной неопределенности, 19 октября Лейтон Роджерс и его коллега Фред Сайкс с радостным нетерпением ожидали переезда из своего нынешнего холодного и продуваемого сквозняками помещения в новую замечательную квартиру, которую бесплатно предоставила им на шесть месяцев американская чета из «Американской международной корпорации», возвращавшаяся на это время в США. В квартире были «прекрасные ковры, красивая мебель, гобелены и картины, которые радовали глаз». Там были также книги и «полногабаритный фонограф с полной коллекцией записей “Gold Seal”», не говоря уже о современной ванной комнате, поваре и двух горничных, которые поддерживали в квартире порядок. Лейтон Роджерс и Фред Сайкс были рады избавиться от нынешнего шумного соседства: «нам больше не доведется слышать, как девушка наверху двадцать раз подряд играет песню “Get Out and Get Under”, а члены Всесибирских соляных шахт или какие-либо еще постояльцы в тяжелой обуви устраивают танцы, от которых на наши ковры с потолка осыпается штукатурка». Они решили переезжать в воскресенье, 22 октября{885}.

Роджерс, конечно, вряд ли знал о том, что двенадцать дней тому назад Ленин тайно вернулся в Петроград, сбрив бороду и надев парик и очки, и теперь скрывался на конспиративной квартире на Выборгской стороне, разрабатывая планы окончательного свержения правительства Керенского. В ночь на 10 октября двенадцать членов Центрального комитета большевиков провели 10-часовое изнурительное совещание, на котором проголосовали (10 человек – «за», умеренные Каменев и Зиновьев – «против») за немедленное вооруженное восстание. Ленин весь горел от нетерпения; он уже несколько недель настаивал на том, что власть надо захватывать сейчас, однако некоторые в большевистском руководстве опасались наносить удар слишком рано. Все были измучены; как отнесется народ, озабоченный каждодневным выживанием к новым выступлениям? Под руководством Троцкого, который в отсутствие Ленина играл решающую роль в подготовке восстания, была достигнута договоренность о том, что необходимо проявить осторожность и дождаться Второго Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, который должен был открыться 25 октября и который придал бы восстанию бо́льшую законную силу.

Это решение не было секретом, и многие в городе хотели, чтобы большевики захватили власть и закрыли этот вопрос, «чтобы разрядить эту крайне напряженную обстановку»{886}. Среди них был и Джон Рид, который вместе с Альбертом Рисом Вильямсом после завершения работы Демократического совещания вновь занимался «неустанным поиском» нового материала, «перемещаясь от Зимнего дворца к Смольному институту, из посольства США на Выборгскую сторону, пытаясь оказаться одновременно везде, выискивая переводчиков для читки газет, перебирая и оценивая самые противоречивые заявления». Как вспоминал Альберт Рис Вильямс, они находились, «как и все остальные в российской столице, в утомительном, но упорном ожидании того, что должно было произойти. Это напряженное ожидание было, как лихорадка»{887}.

«Большевики вновь обещают устроить неприятности, на этот раз 21 или 22 числа этого месяца, по русскому стилю», – записал банковский служащий Джон Луи Фуллер в своем дневнике 11 октября; однако, как и его коллеги, Роджерс, Сайкс и Свиннертон, он не принял этого всерьез. Они уже слышали это раньше: «каждый раз, когда большевики громко заявляют о своих намерениях, ничего так и не происходит». На этот раз, однако, он признал, что атмосфера в городе была зловещей, а спустя несколько дней большевики подтвердили свое обещание. «Беда порой приходит без большого шума, – был убежден Фуллер, – и тогда это настоящая беда»{888}.

После недавнего перевода двенадцати сотрудников филиала Государственного муниципального банка Нью-Йорка в Петрограде в московский филиал оставшимся приходилось работать за четверых, на пределе сил. В субботу вечером, 21 октября, Фуллер работал допоздна и покинул банк одним из последних. Если не считать света его настольной лампы, везде стояла кромешная тьма: «Если бы я не знал, что перед банком стоит на страже несколько солдат, я бы подумал, что я остался здесь единственной живой душой»{889}. Заканчивался керосин, а это означало, что при дневных отключениях электричества им придется напрягать глаза, чтобы рассмотреть документы; но когда солнце садилось, после четырех часов, работать становилось уже слишком трудно. В конце концов 21 октября завершалось; Фуллер сходил на очередное занятие по русскому языку, а затем занялся поисками вишневого варенья, чтобы утолить свой голод по сладкому. Проделав достаточно большой путь, он вернулся домой с семью килограммами этого варенья и драгоценным, но ужасно дорогим английским молочным шоколадом. Однако запасы варенья следовало растянуть, учитывая предстоящее сокращение норм хлеба и чая, с которыми можно было наслаждаться этим вареньем. Все пытались достать яйца: по своей продуктовой карточке они могли получить только одно яйцо в неделю. Лейтон Роджерс шутил в этой связи, что дефицит яиц образовался, возможно, из-за того, что даже куры объявили забастовку. «В ближайшее время мы сможем получить ответ на вопрос, который на протяжении многих веков не давал покоя философам: «Что появилось раньше: яйцо или курица?» – поскольку узнаем, что из них останется последним»{890}.