Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

Как и все остальные сотрудники банка, Роджерс внимательно следил за тем, не появятся ли на улице какие-либо настораживающие признаки, и наряду с этим надеялся на то, что Временное правительство просто выжидает и сможет пресечь большевистскую угрозу в зародыше. В то время как его друг Фуллер в эту субботу был озабочен поисками варенья, Роджерс наблюдал на улице военные шествия, символическую демонстрацию силы. Вначале прошли юнкера офицерского училища, затем – один из Петроградских женских батальонов: «В новой российской форме, в длинных шинелях, подпоясанных ремнями, серых каракулевых шапках, сдвинутых чуть набок, и винтовками со штыками за левым плечом, они шли по улице полным походным шагом русской пехоты». Роджерс был впечатлен, особенно когда женщины запели: они напомнили ему валькирий, воинственных дев-богинь{891}.

На следующий день в городе сохранялись напряженность и тишина. В цирке «Модерн», огромном концертном зале севернее Невы, который стал популярным местом для проведения политических собраний, состоялся очередной митинг с участием около 10 000 человек. В Народном доме, еще одном популярном публичном месте, Троцкий выступал со своей обычной пылкой речью, и толпа слушала его с почти религиозным жаром. Некоторые любопытствующие отважились в это воскресенье выйти на улицу, чтобы посмотреть, что может произойти, но в целом день прошел спокойно, несмотря на то, что на каждом углу, как заметил Лейтон Роджерс, суетились политические агитаторы, которые «высказывались с исступленной торопливостью и шли дальше»{892}. Отложив переезд на новую квартиру на три дня, чтобы переждать этот новый обещанный всплеск революционного насилия, Роджерс и Сайкс в конце концов наметили новоселье на среду, 25 октября. Очень скоро они пожалели об этом решении.

«Они начали! Они делают это прямо сейчас, когда я пишу, – возбужденно нацарапал Роджерс в своем журнале 25 октября. – Пулеметные очереди и залпы винтовок слышны по всему городу. Похоже на то, словно готовят огромный попкорн. А мы хотели переезжать в этот день!»

Уйдя с работы рано утром, чтобы собрать последние вещи перед переездом, двое американцев из банка почувствовали «в воздухе всеобщее напряжение, нервозность полутора миллионов людей». Однако, после того как в течение трех предыдущих дней ничего так и не произошло, они «не обратили на это внимания», пока не вышли на улицу, чтобы найти три пролетки и отвезти свои вещи по новому адресу. Они вдруг увидели, что улицы были полны людей, спешивших, «почти бегом, к реке, в частности, к Дворцовому мосту». Поначалу они предположили, что бегущие спешат к мосту, чтобы успеть перебраться через Неву до того, как его разведут, как это уже случалось последние дни, чтобы отсечь поддерживавших большевиков рабочих и солдат Выборгской и Петроградской сторон от центра города. Однако им тоже надо было пересечь этот мост, чтобы добраться до своей новой квартиры, и к тому времени, как им удалось поймать три пролетки и после отчаянной торговли с извозчиками договориться о грабительской цене в десять рублей за каждую[106] для перевозки багажа, «улицы были уже черны от людей, толпами двигавшихся к Дворцовому мосту»{893}.

Толпа практически тащила пролетки в ту сторону. Стремясь спасти свои повозки, на которых находились все их пожитки (что осложнялось еще и тем, что один из извозчиков был мертвецки пьян), Роджерс и Сайкс не смогли прорваться к мосту: солдаты на улице прикладами винтовок заставили лошадей повернуть назад{894}. Площадь перед мостом уже вся бурлила: «Мужчины и женщины бежали в разные стороны, крича и жестикулируя; на углах собирались толпы. Люди скапливались на ступенях соседних зданий, набивались в оконные и дверные проемы, толпились на площадке Фондовой биржи и за ее колоннами, прижимались к стенам зданий, с ужасом ожидая чего-то страшного; так ждут, когда растягивается под приложенным весом огромная резиновая лента – вот-вот она сорвется и хлестнет, и ты с трепетом ждешь, насколько больно она ударит»{895}.

Потом кто-то открыл огонь, и в ответ со всех сторон раздались выстрелы. Начался кромешный ад: гудели автомобили, звенели трамваи, толпу охватила паника. Извозчики из трех пролеток, оказавшись в гуще всего этого, «встали в полный рост, принялись дергать за поводья и нахлестывать лошадей, истошно крича; при этом с каждым криком они не забывали требовать все больше и больше рублей»{896}. В отчаянии Роджерс и Сайкс убедили их направляться дальше по набережной к Троицкому мосту напротив посольства Великобритании, который пока еще не был поднят. В этот момент пьяный извозчик стал угрожать выбросить их дорожные сундуки и чемоданы на улицу и уехать, «заявив, что он большевик и может делать все, что ему заблагорассудится». Как вспоминал Роджерс, в ответ на это «мы с Фредом, придя в ярость, вскочили, помахали кулаками перед его лицом и сказали, что мы закусывали большевиками на завтрак и что, если он попытается жульничать, мы намнем ему бока». Похоже, это привело к желаемому результату: три пролетки, «с одним вменяемым извозчиком, вторым до смерти напуганным и третьим пьяным», удалось высвободить из толпы и направить к Троицкому мосту и через Петроградскую сторону. Однако не обошлось без остановки рядом с их банком, находившимся прямо напротив моста, куда Фред зашел, чтобы взять еще денег для уплаты жадным извозчикам. Когда они прибыли на место, извозчикам щедро заплатили, дав каждому по двадцать пять рублей – за пережитые ими неприятности; «полагаю, я находился под влиянием того религиозного чувства, которое охватило нас, когда началась стрельба». Только Роджерс и Сайкс успели занести свои вещи наверх в свою прекрасную новую квартиру, как «по всему городу началась гражданская война, заработали пулеметы, и все вновь погрузилось в хаос»{897}.

Лишь на следующее утро, идя на работу в банк, Лейтон Роджерс наконец понял, что правительство фактически пало «и что моя судьба в этой стране отныне будет управляться анархистами»{898}. Эти же чувства испытали и другие иностранцы, которые 26 октября обнаружили, что, пока они мирно спали в своих постелях, состоялась вторая революция. Советник британского посольства Фрэнсис Линдли отмечал, что по сравнению с февральскими событиями все произошло с гораздо меньшим драматизмом. «Этим утром мы проснулись и узнали, что город был в руках[большевиков]» и что переворот оказался в меру спокойным. «Рад сказать, что на сей раз нет никаких дьявольских скачек по городу и стрельбы в воздух». Временное правительство, «похоже, исчезло, – добавил он. – Мы не знаем куда»{899}.