Ночные легенды - Джон Коннолли

Эсквит полез в карман за спичками, рассчитывая хоть как-то оглядеть окружающую обстановку. Даже при поврежденных конечностях в своей силе он был вполне уверен. Еще играя во втором составе, он был известен своей способностью терпеть на поле самые жесткие мучения, упорно пробиваясь к результату. Матчи он доигрывал и с треснутым ребром, и со сломанным носом, и с разодранным скальпом, из-за чего белая майка становилась красной. По большому счету, это было не так уж давно. Те победы – не такая уж древняя история. Приподняв обвислую левую руку, он принялся рыться в своей куртке. Боль простегнула так, что Эквит невольно застонал. И услышал в ответ тихое цвирканье.

Он мгновенно замер.

– Кто здесь?

Голос вызвал подобие эхо, что наталкивало на вывод: это логовище просторней, чем кажется. Это чувствовалось даже в темноте, где можно было свободно простирать в стороны руки.

Цвирканье послышалось снова, теперь ближе. Эсквит шевельнул пальцами и почувствовал, как они смыкаются на чем-то металлическом – клюшке для гольфа. Он выжидал, стараясь уяснить местоположение того присутствия в логове.

– Кто ты? – повторил он вслух. – Что ты?

Звук сделался громче, и Эсквит ударил увесистой клюшкой – мощной дугой, снизу вверх и справа влево. Чувствовалось, как она угодила существу по черепу, и оно упало, шоркнув Эсквиту по руке грубой бархоткой шерсти. Он вознес клюшку и продолжал наносить удар за ударом, чувствуя, как лицо ему в темноте окропляют капли жаркой жидкости. Он бил, пока существо не замерло, а цвирканье не смолкло.

Расправив плечи и отведя голову, Эсквит, невзирая на вонь, глубоко перевел дух, благодарный судьбе уже за то, что остался жив. Отложив клюшку, он нашарил спички. В коробке она оказалась всего одна. Ну да ладно, помощь так или иначе все равно придет. Силы еще есть. Он будет звать на помощь; орать во всю глотку, пока его не услышат или пока он к чертовой матери не сорвет голос. Надо выжить, и баста. Пускай он, Эсквит, не пробился в основной состав, но гадом будет, если не попадет на следующую встречу второго, да еще с такой историей, от которой у всех мозги встанут набекрень.

И тут цвирканье возобновилось – на этот раз справа и слева, сверху и сзади, заполошным многогласым гвалтом гнева и голода, взрастающим по громкости и напору, да еще приумножаясь тугим хлопаньем крыльев и щелканьем зубов.

Эсквит чиркнул спичкой, и в неверном колеблющемся свете различил бессчетные оттенки серой морщинистой кожи и узких длинных черепов, а еще острых белых зубьев, косо, скрещенно и длинно выпирающих из рыл, похожих на свиные. Взляд выхватывал из темноты красные глаза и обвислые груди самок. Тонкие руки угловато оторачивали горбы темных крыльев; лапы были увенчаны желтоватыми когтями; кривые и загнутые как полумесяцы, они торчали из черных как ночь ладоней.

Тут Эсквит понял, что ему не выжить, и в последние свои минуты праздно прикинул – может, было бы лучше, если б он играл в основном составе. Спичка уже обжигала, но он продолжал ее держать, пока терпели пальцы, после чего все снова погрузилось во тьму. Воздух вокруг враз наполнился хлопотливым движением, и он почувствовал на себе зубы, молясь, чтобы конец наступил быстро.

И молитвы были услышаны.

В Шиллингфорде с давних пор стоит гостиница. В прежние времена на перекрестье дорог здесь лежала деревня – дорог теперь уже второстепенных, но когда-то в этой части страны они были главными артериями с севера на юг и с востока на запад. И деревня выросла тогда до размеров городка.

С приходом эры шоссейных дорог городок утратил свою былую значимость, но настоящий похоронный звон по Шиллингфорду раздался тогда, когда простор здешних полей вслепую прорезали полосы бетонных автострад, портя, губя, а в итоге и хороня последний источник местных доходов за постой и пансион. Гостиница, ныне забытая, сонно громоздилась на невысоком холме, в полумиле от восточной окраины городка, эдаким реликтом былого века. Лишь деревянная вывеска, почти полностью съеденная сыростью и гнилью, указывала проезжему путнику, что некогда здесь можно было поесть и отдохнуть перед тем, как возобновить свое странствие по жизни.

Но если б у того условного путника было время взойти по заросшей дороге на тот холм, он бы неминуемо заметил в том старом каменном здании нечто странное: легкий запах гари, до сих пор витающий вокруг; почернелость стен, а еще рваную, опаленную по краям дыру в черепичной кровле. И возможно, по большому-то счету, конец гостеприимству той гостиницы положили не автострады. Поскольку есть еще одна версия. Если слушать местную молву, то можно узнать, что пожар, погубивший шиллингфордскую гостиницу, был не случайным, а преднамеренным, хотя даже самые хваткие из следователей затруднились бы собрать свидетельства, достаточные, чтобы возложить вину за происшествие на кого-нибудь конкретно. На деле в ночь пожара гостиницы там присутствовало множество народа, так что ответственность за случившееся можно оправданно назвать «коллективной».

Обратите внимание на слово «ответственность». Именно «ответственность», а не «вина». Никто так и не почувствовал в себе вину за гибель гостиницы в Шиллингфорде, и ни у кого на лице не мелькнуло даже тени сожаления, когда здание гостиницы вместе со своим хозяином объялось пламенем. Разумеется, делом тогда занялась полиция при содействии местного констебля, который, как позже выяснилось, способствовал не столько расследованию, сколько вынесению вердикта о том, что смерть хозяина гостиницы Джозефа Лонга наступила-де в результате несчастного случая.

Спрашивается, а за что ему была уготована такая участь? Это, к сожалению, другой рассказ, а потому распространяться о том мы здесь не будем. Ограничимся лишь упоминанием, что в округе здесь исчезло несколько молодых женщин, а подозрения насчет этого сходились на хозяине заведения. Обвинить его в чем-либо не было достаточных улик, да и тел никто не обнаружил. При этом, однако, говорилось, что многие голодные с дороги путешественники нахваливали мясные пироги мистера Лонга, акцентируя, что вкус у них хотя и несколько специфический, но не лишен приятности. Мистер Лонг, принимая похвалу с улыбкой скромности, объяснял, что готовит те пироги сам на гостиничной кухне. С другой стороны, вегетарианцы находили его меню несколько однобоким (кто-то с толикой черного юмора однажды заметил: овощей в тех пирогах небогато, знать, они нашпигованы вегетарианцами).

Вся деятельность здесь была, по сути, сосредоточена в одних руках. Джозеф Лонг сам заправлял в пяти небольших номерах кровати, а грязное белье отдавал в деревню женщине, которая трижды на неделе возвращала его безупречно чистым и накрахмаленным. Когда-то Лонг был женат, но рассказывал, что с женой им не пожилось и она впоследствии оставила его, перебравшись во Францию. Но, опять же, местная молва нашептывала, что та жена была известной ублажительницей постояльцев, и муж покарал ее за неверность, избавившись от останков в ванной (слышали, как один гость из третьего номера подметил, что ванна там в щербинах, подозрительно напоминающих кислотные ожоги).