Биосоциальная проблема и становление глобальной психологии - Ирина Анатольевна Мироненко

Корреляции между факторами Большой пятерки порождают существенную долю общей дисперсии, которая и получила название общего фактора личности (GFP). Общий фактор личнеости был описан как как понятие более высокого порядка, чем факторы Большой пятерки, он охватывает большинство социально желательных полюсов черт личности (Figuered et al., 2004; Musek, 2007; Rushton, Irwing, 2008). В пятифакторной модели лица с высокими оценками по GFP описываются как обладающие относительно высоким интеллектом (открытостью новому опыту), усердные, социабельные, дружелюбные и эмоционально стабильные. Как показали дальнейшие исследования, GFP обнаруживается не только в Большой пятерке, но и практически в каждой факторной модели личности.

Высказано предположение, что оценка по GFP может рассматриваться как оценка личности в целом, в континууме «плохой-хо-роший» (Rushton, Irwing, 2011). Некоторые авторы (Linden et al., 2018) предлагают использовать термин «социальная полезность».

В концептуализации общего фактора личности ясно прослеживается заложенная в универсалистском подходе, унаследованная от «традиции WASP» линия – от идеи измерения к идее стандарта, эталона, за которой усматривается тот «психометрический расизм», о котором пишет Вейд Пикрен. Ведь если люди в основе своей одинаковы, значит, все различия (а различия есть) между культурами можно отнести к шкале «плохой – хороший», «правый – неправый», «более-менее полезный». И тогда какие аргументы, кроме силовых, остаются у тех, кто объявлен неправым, человеком второго сорта, недочеловеком? Психологические теории могут негативно сказаться на общественном сознании в эпоху, когда реально существует угроза терроризма.

Еще один новый аспект в развитии универсализма – это попытка психометрически определить, а что, собственно, делает человека человеком, какие качества? В ряде работ представлены результаты исследования обыденных представлений о «человечности» (humanness) методом свободных ответов на целом ряде культур: сравнивались Австралия, Италия, Китай (Bain et al., 2012); Австралия, Япония, Корея (Park et al., 2012). В этом же направлении идут работы о «расчеловечивании» – феномене, тесно связанном с расизмом, насилием и другими отрицательными социальными проявлениями, когда определенные категории людей в сознании субъекта «расчеловечиваются», т. е. для него имплицитно людьми уже не являются (Haslam, 2006).

В русле универсалистского подхода задача определения феномена человека ставится в соответствии с двумерной моделью (Haslam, 2006) в контексте сугубо материальных объектов как поиск критериев отличия человека от машин и животных. Отличия человека от машин относятся к фактору «человеческой природы» (human nature, HN), например, люди обладают эмоциями и чувствами, они живые. Отличия от животных – к фактору «человеческой уникальности» (human uniqueness, HU), например, наличие сознания, нравственности и т. п. В рамке, определенной этими двумя факторами, HU и HN, определяется сущность человека – «человечность» (humanness). Свободные ответы респондентов на вопрос, какими свойствами обладают люди, интерпретируются исследователями в терминах двух данных категорий. Результаты кросс-культурных сравнений показывают, что представители так называемых коллективистских культур в большей степени опираются на фактор «уникальности» в своем представлении о человеке, а представители индивидуалистических культур в большей степени ориентируются на фактор «природы».

Постановка вопроса о сущности феномена человека продиктована временем и представляется чрезвычайно актуальной. Психологические теории ХХ в. обращены к анализу бытия человека в мире, к анализу проявляемых им свойств. Вопрос о его сущности в них не ставился, в рамках относительно изолированного развития школ полагался имплицитно ясным в каждом отдельном дискурсе. Происходящая сегодня интеграция мирового психологического знания в структуре глобальной психологической науки высвечивает то, что сущее, существование которого описывают концепции школ, совсем не обязательно одно и то же в разных теориях. Сегодня основной вопрос, на который должна ответить психология, основная проблема современной психологии: что есть это сущее? Что есть человек? Проблема личности как антропологическая проблема становится главной проблемой современного этапа развития мировой психологии. Так или иначе все философские и религиозные системы предлагают свои ответы, но сейчас этот вопрос имеет уже не отвлеченно философское значение, а жизненно важное для человечества.

Но может ли быть дан на него содержательный и исчерпывающий ответ в позитивистском, сугубо материалистическом русле? Без учета духовного начала в человеке, т. е. за пределами, собственно, постановки антропологической проблемы? Можно ли сегодня рассматривая вопрос о сущности феномена человека, вынести за скобки аспект религии, веры, на фоне той жизненной актуальности, которую обрела религия в современном мире и которая непрерывно возрастает, в том числе в контексте социальных и даже цивилизационных конфликтов?

Универсалистское направление, несомненно, вносит огромный вклад в изучение места и роли культуры в психологии человека, однако истина рождается лишь там, где спорят. Когда спор отсутствует, наука превращается в идеологию.

Представляется важным, чтобы в становлении современной глобальной науки продолжался диалог универсалистов с «инакомыслящими», т. е., если использовать термин Дж. Берри, диалог с релятивистскими направлениями, к которым он относит «эмик-подходы»[18] – индигенные подходы и подходы культурной и критической психологии.

Релятивистские направления

Эти направления широко представлены в современной интернациональной психологии, как крупными монографиями, так и в журналах (Triandis, 1989; Heine, 2011; Kitayama, 2002; Valsiner, 2009a), но, к сожалению, недостаточно освещены в русскоязычном дискурсе.

Индигенные подходы в психологии, или индигенные психологии, – «туземные» психологии, теории, укорененные в определенной, специфической, часто экзотической культуре, включая присущие ей религиозные верования. Иногда термин переводится на русский язык как «этно-психологические подходы», что, на наш взгляд, не совсем верно, так как маскирует сущность индигенного движения в психологии, сводя его к определению предметной области и скрывая теоретико-методологическую специфичность. Можно согласиться с тем, что в отношении предметной области индигенные теории можно отнести к этнической психологии, однако их теоретико-методологические основы, применяемые методы и идеология в целом существенно отличаются от традиционной этнической психологии, развивавшейся в русле западной академической традиции. Поскольку в нашей науке сложилась традиция определения школ не по предметным областям (так как все они так или иначе обращаются к проблеме личности, целостного функционирования психики человека), а по теоретико-методологическим основаниям, называть индигенные теории этно-психологическими едва ли правильно.

Основы индигенного движения были заложены еще в самом начале глобализационных процессов (Allwood, Berry, 2006, р. 248). Их предпосылки наблюдались уже с 1970-х годов, когда экономическое и социальное развитие стран, не относящихся к Западной Европе и Северной Америке, породило толчок к росту национального самосознания и импульс к движению «деколонизации» социальногуманитарных наук (Журавлев и др., 2018), о чем уже было сказано выше. «Универсальный» характер психологии традиции WASP был поставлен под сомнение и отвергнут. В качестве альтернативы стали развиваться теории, в которых психологические особенности местных жителей описывались в контексте реалий их жизни и анализировались и интерпретировались в достаточно свободной форме, часто с опорой на традиционные верования, мифы и религию. Особенно интенсивно индигенные теории развиваются с начала XXI в. В контексте этого направления действует условное деление по географическому