Принцесса Клевская - Мари Мадлен де Лафайет

Король ненадолго пережил сына, он умер два года спустя. Он советовал дофину воспользоваться услугами кардинала де Турнона[252]и адмирала д’Аннбо[253], но ни слова не сказал о господине коннетабле, сосланном в то время в Шантийи. Однако первое, что сделал король, его сын, было призвать коннетабля и поручить ему управление всеми делами.

Госпожу д’Этамп отправили в изгнание, с ней обошлись так плохо, как можно было ожидать от ее всемогущей соперницы; герцогиня де Валантинуа отомстила за себя сполна – и госпоже д’Этамп, и всем тем, кто был ей неугоден. Ее власть над душой короля казалась еще более беспредельной, чем в бытность его дофином. Все двенадцать лет его царствования она – полная госпожа во всем; она раздает должности и решает дела; она удалила кардинала де Турнона, канцлера Оливье[254]и Вильруа. Для тех, кто хотел открыть королю глаза на ее поступки, такое желание оказалось гибельным. Граф де Тэ, командующий артиллерией[255], не любивший герцогиню, не мог умолчать о ее любовных приключениях, в особенности с графом де Бриссаком[256], к которому король ее сильно ревновал. Но ей удалось повернуть дело так, что граф де Тэ впал в немилость, у него отняли должность; и должность эту, что уже почти непостижимо, отдали графу де Бриссаку, которого она затем сделала маршалом Франции. Тем временем ревность короля настолько усилилась, что он не мог больше терпеть присутствия маршала при дворе, но ревность, чувство горькое и неистовое у других, у него была смягчена и умерена тем глубочайшим почтением, которое он питал к своей любовнице; так что он осмелился удалить соперника лишь под тем предлогом, что поручил ему управление Пьемонтом. Протекло несколько лет, прошлой зимой он вернулся – якобы для того, чтобы попросить солдат и прочего, что необходимо для армии, которой он командует. Возможно, желание увидеть вновь госпожу де Валантинуа и страх быть ею забытым были не последними причинами его путешествия. Король его принял весьма холодно. Гизы, которые его не любят, но не смеют этого показать из-за госпожи де Валантинуа, прибегли к господину видаму, не скрывающему своей вражды к ней, чтобы помешать маршалу получить что бы то ни было из того, за чем он приехал. Повредить ему было нетрудно: король его ненавидел, и его присутствие вызывало у короля тревогу, так что он принужден был вернуться, ничего не добившись своим путешествием, – кроме того, быть может, что снова зажег в сердце госпожи де Валантинуа чувства, которые разлука начала гасить. У короля были и другие поводы для ревности, но он их либо не знал, либо не осмеливался выказывать недовольство.

– Не знаю, дочь моя, – прибавила госпожа де Шартр, – не находите ли вы, что я рассказываю вам больше, чем вы хотели бы знать.

– Я очень далека от таких мыслей, матушка, – отвечала принцесса Клевская, – и если бы не боялась докучать вам, то расспросила бы еще о многих вещах, которые мне неизвестны.

Страсть господина де Немура к принцессе Клевской была поначалу столь неистова, что вытеснила из его души всякую другую склонность и даже воспоминание обо всех женщинах, которых он любил и с которыми сохранял сношения во время своего отсутствия. Он не озаботился хотя бы поискать предлогов для разрыва с ними; он чувствовал себя не в силах выслушивать их жалобы и отвечать на их упреки. Дофина, к которой он питал чувства достаточно пылкие, не могла соперничать в его сердце с принцессой Клевской. Даже его нетерпение поскорее отправиться в Англию стало ослабевать, и он уже не торопил с прежней настойчивостью необходимые для отъезда приготовления. Он часто бывал у дофины, потому что принцесса Клевская там часто бывала, и с готовностью позволял думать что угодно о его чувствах к дофине. Он столь высоко ценил принцессу Клевскую, что решился скорее не давать ей свидетельств своей страсти, чем идти на риск сделать эту страсть всем известной. Он не говорил о ней даже с видамом де Шартром, который был его близким другом и от которого он не скрывал ничего. Он вел себя так осторожно и так строго за собой следил, что никто не заподозрил его любви к принцессе Клевской, кроме шевалье де Гиза; и она сама едва ли заметила бы это чувство, если бы ее собственная склонность к нему не заставила ее с особым вниманием наблюдать за его поступками, благодаря чему она в этом чувстве не сомневалась.

Она не находила в себе прежнего желания рассказать матери о том, что думала об отношении герцога к себе, как она это делала с другими своими поклонниками; не имея осознанного намерения таиться, она не говорила с матерью об этом. Но госпожа де Шартр слишком ясно это видела, равно как и склонность своей дочери к герцогу. Такая мысль глубоко ее огорчала; она могла судить о той опасности, которой подвергалась молодая женщина, будучи любима таким человеком, как господин де Немур, и сама питая к нему склонность. Событие, случившееся несколько дней спустя, совершенно подтвердило ее опасения.

Маршал де Сент-Андре, искавший любого повода выставить напоказ свою роскошь, под предлогом окончания отделки своего дома умолил короля оказать ему честь отужинать у него вместе с королевами. Заодно маршал радовался возможности показать принцессе Клевской всю щедрость своих трат, доходившую до расточительности.

За несколько дней до того, на который был назначен этот ужин, дофин, отличавшийся слабым здоровьем, заболел и никого не принимал. Дофина, его супруга, была при нем неотлучно. К вечеру ему стало лучше, и он попросил войти всех знатных особ, собравшихся у дверей его спальни. Дофина удалилась к себе; там были принцесса Клевская и еще несколько дам, наиболее к ней приближенных.

Так как был уже поздний час, а дофина не была должным образом одета, она не пошла к королеве; распорядившись, чтобы к ней никого не пускали, она велела принести ее драгоценности, чтобы отобрать те, которые наденет на бал у маршала де Сент-Андре, и те, что обещала дать принцессе Клевской. За этим занятием и застал их принц де Конде. Его высокое рождение открывало ему свободный вход повсюду. Дофина сказала, что, без сомнения, он идет от ее мужа, и спросила, что там происходит.

– Там спорят с господином де Немуром, Мадам, – отвечал он. – Герцог с таким пылом отстаивает свои доводы, что, очевидно, дело касается его самого. Я думаю, у него есть возлюбленная, которая заставляет его тревожиться, появляясь на бале, потому что он утверждает, что для влюбленного огорчительно видеть на бале любимую им особу.