Принцесса Клевская - Мари Мадлен де Лафайет

Принцесса Клевская была в самом глубоком горе; муж не расставался с ней и, как только госпожа де Шартр испустила последний вздох, увез ее в деревню, чтобы она была подальше от того места, которое только растравляло ее скорбь. Скорбь эта была необычайна: хотя больше всего в ней было нежности и благодарности, но и для нужды в матери, чтобы обороняться от господина де Немура, в ней находилось место. Принцесса Клевская ощущала себя несчастной оттого, что осталась наедине с собой в ту минуту, когда так плохо владела своими чувствами, и так желала бы, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы пожалеть ее и придать ей сил. Принц Клевский обходился с ней так, что она сильнее, чем когда бы то ни было, хотела ни в чем не нарушать своего долга перед ним. Она выказывала ему больше приязни и нежности, чем прежде; она не отпускала его от себя, и ей казалось, что если она привяжется к нему, то он защитит ее от господина де Немура.

Герцог навестил принца Клевского в деревне. Он сделал все, что мог, чтобы нанести визит принцессе; но она не пожелала его принять и, видя, что не может запретить себе чувствовать его привлекательность, твердо решилась запретить себе с ним видеться и избегать всех подобных случаев, насколько это будет зависеть от нее.

Принц Клевский отправился в Париж засвидетельствовать почтение королю и обещал жене вернуться назавтра, однако он вернулся только день спустя.

– Я прождала вас весь вчерашний день, – сказала принцесса Клевская, когда он появился, – и я должна попенять вам, что вы не вернулись, как обещали. Вы знаете, что если бы в моем нынешнем состоянии я могла ощущать новое горе, то это была бы кончина госпожи де Турнон, о которой меня известили утром. Я была бы этим тронута, даже не будучи знакома с нею – всегда достойно жалости, когда молодая и прекрасная женщина умирает в два дня; но кроме того, она была одной из тех, кто мне всех приятней, и казалась особой столь же благонравной, сколь достойной.

– Я очень раздосадован, что не мог вернуться вчера, – отвечал принц Клевский, – но я оказался так нужен, чтобы утешить одного несчастного, что не мог его оставить. Что до госпожи де Турнон, то я не советовал бы вам так сильно огорчаться, если вы жалеете ее как женщину добродетельную и достойную вашего уважения.

– Вы удивляете меня, – возразила принцесса Клевская, – я не раз слышала от вас, что при дворе нет женщины, которую бы вы больше ценили.

– Это правда, – сказал он, – но женщин невозможно понять, и когда я гляжу на них всех, то счастлив, что у меня есть вы, и не перестаю удивляться своему счастью.

– Вы цените меня выше, чем я того заслуживаю, – вздохнула принцесса Клевская, – еще не пришла пора считать меня достойной вас. Но умоляю вас, расскажите, отчего вы переменили свое мнение о госпоже де Турнон.

– Это случилось давно, – отвечал он, – и я давно знаю, что она любила графа де Сансера[259], которому подавала надежды на брак.

– Не могу поверить, – прервала его принцесса Клевская, – что госпожа де Турнон, после того необычайного отвращения к браку, которое она стала выказывать, овдовев, и после всех ее прилюдных заверений, что она никогда больше не выйдет замуж, могла подавать надежды Сансеру.

– Если бы она давала их только ему, – сказал принц Клевский, – то удивляться не следовало бы, но поразительно то, что она одновременно подавала их и Этутвилю тоже[260], и я расскажу вам всю эту историю.

– Вы знаете, какая дружба связывает меня с Сансером; и все же, когда около двух лет назад он влюбился в госпожу де Турнон, то тщательно скрывал это от меня, равно как и от всех прочих. Я совершенно о том не догадывался. Госпожа де Турнон, казалось, была еще безутешна после смерти мужа и жила в самом строгом уединении. Сестра Сансера была едва ли не единственная, с кем она виделась; в доме сестры он и влюбился в нее.

Однажды вечером, когда в Лувре собирались давать представление и ждали только короля и госпожу де Валантинуа, чтобы его начать, пришло известие, что герцогине нездоровится и что король не придет. Все тут же поняли, что нездоровьем герцогини была какая-то ссора с королем. Мы знали, как он ревновал к маршалу де Бриссаку, пока тот оставался при дворе; но маршал уже несколько дней как вернулся в Пьемонт, и мы не могли вообразить себе повода для новой размолвки.

Пока я говорил об этом с Сансером, господин д’Анвиль появился в зале и шепнул мне, что огорчение и гнев короля способны вызвать жалость к нему; что, примирившись несколько дней назад с госпожой де Валантинуа после ссоры из-за маршала де Бриссака, король подарил ей кольцо и просил его носить; что, когда она одевалась, собираясь на представление, король заметил отсутствие кольца и спросил о причине этого; что она притворилась удивленной и стала допрашивать своих прислужниц, которые, по злому случаю либо не получив должных наставлений, отвечали, что не видели кольца уже четыре или пять дней.

Как раз столько времени и прошло после отъезда маршала де Бриссака, – продолжал господин д’Анвиль. – Король не сомневался более, что она отдала кольцо маршалу при расставании. Эта мысль так живо пробудила в нем еще не вовсе угасшую ревность, что вопреки обыкновению он не сдержался и высказал ей множество упреков. Он вернулся к себе в крайнем огорчении, но не знаю, что огорчает его больше – подозрение, что госпожа де Валантинуа отдала другому его кольцо, или страх, что, не сдержав досады, он прогневил ее.

Как только господин д’Анвиль закончил свой рассказ, я подошел к Сансеру и пересказал все ему; я поведал ему все это как тайну, которую мне доверили и о которой я ему не велел говорить.

На следующее утро я в ранний час отправился к моей невестке; в ее спальне я застал госпожу де Турнон. Она не любила госпожу де Валантинуа, и ей было отлично известно, что и невестка моя не могла похвалиться любовью к герцогине. Сансер побывал у нее после представления. Он рассказал ей о ссоре короля с герцогиней, и госпожа де Турнон приехала поведать о ней моей невестке, не зная или не подумав о том, что это я все рассказал ее поклоннику.

Едва завидев меня, моя невестка сказала госпоже де Турнон, что мне можно доверить ту новость, которую она рассказала, и, не дожидаясь разрешения госпожи де Турнон, повторила слово в слово все, что я говорил Сансеру накануне вечером. Судите же, как я был изумлен. Я взглянул на госпожу де Турнон – мне показалось, что она в замешательстве. Ее замешательство навело меня на подозрения; я говорил об этом только с Сансером, он расстался со мной после представления, не сказав, почему; я вспомнил, какие пылкие хвалы госпоже де Турнон от него слышал. Все это вместе открыло мне глаза, и мне нетрудно было догадаться, что он в нее влюблен и что он виделся с нею, расставшись со мной.