Черноводье - Валентин Решетько

– Пошто глина, голимый песок!

Агафья снова впряглась в лямку, и караван двинулся дальше. Звонко повизгивали полозья нарт, да иногда жалобно скулил сзади Лыска, провалившись по грудь в рыхлый снег.

«Черт возьми, прости меня господи, – ругнулся про себя Иван. – Чертомелим, живую тайгу валим, глину лопатим… А тут место пропадает! Вот где корчевать надо, и земля легше…»

Иван шел, глубоко задумавшись, и не заметил, как сухостойный лес сменил низкорослый подлесок, который постепенно перешел в сугробистую равнину, с редко разбросанными худосочными сосенками. Посреди неоглядной мари чернел вытянутый лесной островок. Иван очнулся от дум и огляделся. Он сразу узнал свои охотничьи угодья – широкое заснеженное болото и черневший посреди лесной остров. Как бывает у заблудившегося – сразу все встало на место. Он удивленно проговорил:

– Вот это меня занесло!..

Караван пересек обширное болото. На таежной опушке Агафья остановилась:

– Тебе туда! – тунгуска показала рукой направление.

– Знаю, теперь знаю! – кивнул головой Иван, упираясь носками широких лыж в запятники нарт. Они присели на нарты. Уставшие ноги приятно гудели. Захваченный своими мыслями, Иван спросил у спутницы:

– Агаша, сколь километров от гари до нашего поселка?

– Кто ее мерил, – задумчиво ответила тунгуска, поглядывая на собеседника: – Однако, километров пятнадцать-двадцать будет!

– Я тоже думаю, не больше двадцати!

Агафья встала, следом поднялся Иван.

– Бери, паря, куропаток! – она показала глазами на болтавшийся за спиной попутчика пустой мешок и откинула олений полог, прикрывавший груз.

Иван снял с плеч мешок и положил пару мерзлых тушек.

– Бери, бери! – подбодрила напарника тунгуска и, не дожидаясь, кинула в открытый мешок с десяток птиц. – Остальных в заготконтору сдам! – проговорила охотница, укрывая груз пологом.

Иван тоже увязал мешок и закинул поклажу за спину.

Агафья посмотрела на путника:

– Донесешь?

– Донесу! – улыбнулся Иван. – Своя ноша не тянет!

Он посмотрел на свою спутницу повлажневшими глазами, голос у него предательски дрогнул:

– Давай, Агаша, прощаться. Спасибо тебе за все!.. – Он протянул руку. Агафья скинула меховую рукавицу и крепко пожала нахолодавшую крупную руку мужика своей жесткой и теплой ладонью.

И… Охотники разошлись!

Царствовала в Нарымском крае зима. Она уже перевалила ту невидимую черту, за которой солнце медленно, словно нехотя, поднималось все выше и выше в полуденные часы, и световой день так же медленно стал прибывать – каждый новый день увеличивался на «воробьиный шаг». Вправду в народе говорится – «Солнце на лето – зима на мороз». Все застекленело в эти рождественские морозы.

Ни ветерка. Стоит оцепенелая тайга вокруг поселка номер шесть. Засыпаны снегом три длинных барака. И только жиденькие дымки, вонзившиеся в сине-морозное небо, да паутинка тропинок, натоптанных между бараками, говорят, что место это жилое.

Живет поселок… Сбились люди в полутемных бараках в плотный клубок. Копошились в зловонном, кислом воздухе, обогревая друг друга, остервенело ругаясь, болея и умирая… Начались повальные болезни. Они подкрадывались незаметно, исподволь. Наступала апатия, покидали силы; начинали кровоточить десны, расшатывались зубы, затем начинали пухнуть ноги. Опухоль поднималась все выше и выше… Так весеннее половодье с каждой минутой подтапливает низменные островки все сильнее и сильнее, пока все не скроется под водой.

Раннее утро. В стылом воздухе пронзительно заскрипела открывшаяся барачная дверь. Черный проем двери обрамлен серебристым слоем куржака, точно легчайшая белая шаль из ангорской шерсти накинута на квадратные плечи дверного косяка. Проем закрылся, упругий шар пара барачного тепла, вырвавшегося наружу, рассеялся, около входа стояла одинокая человеческая фигура, державшая на руках небольшой завернутый в тряпки сверток.

Это был Иван Кужелев. Он зябко передернул плечами, привыкая к колючему морозному воздуху. Где-то за тайгой полыхала багровая заря, но солнце еще не взошло. Немного постояв, Иван неторопливо пошел по одной из тропинок, ведущей к березовой роще на окраине поселка. Тоскливо поскрипывал под ногами снег. Наконец над заснеженным лесом поднялось солнце.

Иван остановился около березняка. От свежего морозного воздуха и слабости кружилась голова, слегка подташнивало. Он бережно поддерживал свою небольшую ношу, завернутого в тряпки мертвого сына. Даже легкая ноша оттягивала руки у ослабевшего мужика. Тропа уперлась в обширный сугроб, под которым внавал лежали трупы. Обессиленные спецпереселенцы уже не хоронили своих покойников.

Кужелев с тупым равнодушием смотрел на пухлый сугроб, весь испещренный мышиными следами. Из-под снежного покрова виднелась кисть руки, иссушенные морозом скрюченные пальцы серели на ослепительно белом снегу, точно сухие еловые сучья. Вдруг около закостеневшей руки зашевелился снег. Из глубины сугроба вынырнула мышь. Прошив нетронутую целину короткой строчкой, она удобно устроилась на скрюченном пальце покойника.

Иван вспомнил погрызенный мышами бок пойманного в петлю зайца. Его всего передернуло от омерзения. От накатившей внезапно злобы он словно обезумел, дико закричал, затопал ногами. Мышь исчезла, юркнув под снег. Иван еще долго мычал что-то нечленораздельное, судорожно прижимая к себе закаменевшее тельце ребенка. Наконец приступ внезапно вспыхнувшей ярости прошел. Иван замолчал, чувствуя неловкость за свою мало объяснимую звериную лютость:

– Господи, прости меня! – виновато вполголоса проговорил он. Глаза у Кужелева приобрели осмысленное выражение. Он еще раз оглядел сугроб, укрывающий страшную схоронку, и решительно направился в поселок, все убыстряя и убыстряя шаги. Приближаясь к бараку, он уже почти бежал, оскальзываясь, теряя равновесие, неловко прижимая ребенка к груди.

При звуке скрипнувшей входной двери Лаврентий поднял голову. Увидев в светлом проеме двери освещенную солнцем фигуру зятя, тревожно спросил:

– Ты чего, Иван?

Кужелев молча переложил ребенка на одну руку; второй – взял топор и заткнул его за пояс. Потом нагнулся и, шаря рукой под топчаном, нащупал черенок и достал лопату.

– Можить, помочь, Иван? – спросил догадавшийся тесть.

– Не надо… Сам управлюсь! – сухо ответил Иван.

– Вроде нехорошо, Иван! Не по-хрестьянски… – раздался из темноты чей-то старческий дребезжащий голос. – Свое дите, своими же руками…

Иван повернулся на голос и зло прохрипел:

– А че щас по-хрестьянски… – и исчез в дверном проеме, яростно прикрыв ногой дверь.

Кужелев выбрал место около молоденькой пушистой пихтушки. Осторожно положив дорогой сверток на нетронутую снежную целину, он стал упрямо раскидывать сыпучий снег, добираясь до земли. Расчистив площадку, он воткнул лопату в сугроб, взял топор, выпрямился и стал прикидывать на глаз размер и расположение могилки.