Черноводье - Валентин Решетько

– Так, дядя Лаврентий, и с ума недолго сойти! – Николай бережно поставил гармонь в голову постели.

– Некогда с ума сходить… Давай сначала Ивана унесем на погост.

В обрушившейся тишине бился в сумраке одинокий женский голос…

Поздно вечером около входа в барак стояли две маленькие фигурки. Их окружала плотная темень, накрывшая черным крылом тайгу и поселок. Над головой с тихим шелестом сверкали крупные звезды.

– Танька, смотри, а ведь небушко и вправду опускается. Видишь, как звезды низко горят!

– Жди… Опустится!.. – насмешливо фыркнула практичная Танька Жамова.

Федька Щетинин внезапно озлился:

– Дура ты, Танька! Без тебя знаю, что не опустится! – грустно проговорил мальчишка. – А знаешь, как хочется!..

…Прошел еще один воскресный день в поселке номер шесть.

Наконец наступила и ранняя нарымская весна. Но зима, с ее колючими утренниками, все еще жестко ковала землю. В застекленевшей до звона тишине, стыла тайга. Еще вчера деревья тяжело клонились от снега, лежавшего толстым слоем на мохнатых ветвях, а сегодня как-то сразу, незаметно облетел весь снег, освобождая ветви. Тайга почернела, и деревья, облегченно вздохнув, тянули легкие сучья к высокому синему небу.

Нет-нет да из таежной глуби донесется ликующая трель токующего дятла. Еще звончее, еще задорнее стучит в ответ задиристый соперник.

Облитые золотистым светом утреннего солнца, медленно двигались люди по набитой тропе, растянувшись в реденькую цепочку. Впереди шел Лаврентий Жамов. Он приостановился на короткое время и, подняв бородатое лицо, прислушался. У мужика тихой радостью блеснули повлажневшие глаза, скользнула по губам улыбка и мгновенно спряталась в давно не стриженной бороде.

Где-то рядом в буреломе мелодично затенькала синица.

– Кажись, пережили зиму! – задумчиво проговорил Жамов. – Ишь, распелась, и утренник нипочем!

– Да-а, запели птицы, задолбили долбежники!.. И как только у них башка терпит? – щурил глаза от сверкавшего ноздреватого наста Федот Ивашов.

– Ты про дятлов?

– Про них!

– Имя че – долби да долби! – ответил Жамов, слушая звонкие трели дятлов. – Бог голоса не дал, дак они носом че вытворяют!

– Дорога-то, язви ее, все длиннее и длиннее! – пробасил Федот. – Даже не верится, что вот этими руками такую делянищу раскорчевали! – Мужик махнул рукой в противоположный конец раскорчевки, где не успевшие прогореть за ночь костры слегка замутили яркий утренний небосклон.

– Глаза боятся – руки делают! – вскользь заметил Жамов и двинулся дальше по тропе.

После родов и длительной болезни Настя вышла первый день на работу. Она не могла надышаться свежим морозным воздухом. От слабости и чистого пьнящего воздуха слегка кружилась голова. Настя счастливо улыбалась:

– Господи, хорошо-то как! Синицы поют, солнышко светит! – Она обернулась к мужу. – Пережили, Ваня, зиму. Весна идет!

– Идет, идет! – недовольно буркнул Кужелев. – Грязищи скоро будет – не пролезешь, а обувку за зиму решили! – продолжал бурчать Иван.

Настя, не слушая брюзжание мужа, продолжала наслаждаться весенним морозным утром.

«Господи, – думала она. – Сколько мало надо человеку для счастья!» – Она обостренно чувствовала этот весенний пьянящий воздух, бодрящий, словно пивные дрожжи. Молодой, начавший крепнуть организм буквально пропитывался ими. От забродивших дрожжей закипала кровь, хотелось жить. Так страшно хотелось жить, что Настя вдруг остановилась и тихо засмеялась.

Иван тоже остановился и испуганно спросил жену:

– Настя, ты чего?

– Просто так я, Ваня! – успокоила мужа Настя. – Барак надоел, хворать надоело! – Настя прикрыла глаза. – Хорошо на улице… солнышко светит!

– Глаза боятся – руки делают! – раздельно, точно вдумываясь в смысл сказанного, повторил Лаврентий. Он глядел на растянувшуюся по дороге цепочку людей, заметив приостановившихся зятя и дочь, удовлетворенно подумал: «Выкарабкалась, девка! Ихнее дело молодое, еще наживут детей! – и с отцовской тревогой: – Слабая еще… только бы не надсадилась. Уж больно горячая на работу».

Лаврентий повернулся и зашагал в конец раскорчеванной деляны. Набитая дорога стала делиться на узкие тропки, которые, разбегаясь, упирались в лесную кромку, всю изрезанную и захламленную обрубленными сучьями, раскряжеванными сутунками, полусгнившим валежником и торчащим сухостоем. Нехотя с большим трудом отступала тайга. Людской поток, растекаясь по тропинкам, устремился к таежной опушке. Люди работали, разбившись в основном на семейные звенья. Звено – Жамовых, рядом – Ивашов с сыновьями, дальше – Зеверовы.

Зазвенели пилы, затюкали топоры… Людская разноголосица прерывалась надсадным скрипом подпиленных деревьев. Таежные великаны беспомощно тянули ветви к ясному небу и, наконец вздрогнув, зависали на короткое время в воздухе, словно выбирая для себя поудобнее место, тяжело падали на землю, взметнув сухую снежную пыль. Корчевщики неторопливо, но споро обрубали сучки у сваленных деревьев, размечали и кряжевали стволы на бревна. Механизм раскорчевки был отлажен за это время до автоматизма.

Наталья Борщева, работавшая вместе с Жамовыми, стала окапывать деревянным пихлом намеченный к валке ствол дерева. Окопав вокруг дерева глубокую траншею, Наталья воткнула лопату в сугроб. Поправляя сбившиеся волосы под платок, она задрала голову, оглядывая громадный кедр.

– Ну и махина, язви ее! – не удержалась от восклицания женщина.

– Да уж, постаралась, выбрала! – Иван оценивающе приглядывался к толстенному стволу. – Пожалуй, полотна пилы не хватит!

– А че себя обманывать, все равно валить… Дак лучше с утра, на свежую силу! – ответила Борщиха. – За нас все равно никто валить не будет!

– Это уж точно! – хмыкнул Иван.

Настя, стоявшая в сторонке, встрепенулась:

– Тетка Наталья, дай мне пилу, попробую пилить.

Борщиха посмотрела на Настю и покачала головой:

– Не рановато ли, девка? Лучше сучья иди обрубай да жги на костре.

– Ниче, я привычная! – успокоила себя, да и напарницу Настя. – Че, мне теперь всю жизнь болеть?! Так, пожалуй, и мужик разлюбит! – Настя потянулась за пилой.

Иван ходил вокруг ствола, прикидывая, с какой стороны делать запил. Было трудно понять: дерево стояло прямо, как свечка. Иван чертыхнулся:

– Зажмет, и пилу не вытащишь! – он окликнул работающего невдалеке Жамова. – Дядя Лаврентий, глянь, куда она клонится, тебе издали виднее!

Жамов из-под руки посмотрел на дерево:

– Вроде на поселок смотрит, и ветерок туда же тянет!

Иван наметил топором неглубокую зарубку и повернулся к жене: