Я живу в этом теле - Юрий Никитин

– Не переиграть, – шепнуло у меня внутри. –Уже никогда не будешь пятнадцатилетним… Не исправишь… Не дано исправлять, какчерновики! Уже никогда не быть двадцатилетним. Никогда не быть дажедвадцативосьмилетним. А потом стукнет тридцать, хочу этого или не хочу.И не могу отсрочить. А потом будет сорок… И тогда, может быть, тоже будуколотиться головой в стену, понимая, что вот в этот день, сегодня, когда мнедвадцать девять, я прохожу мимо замечательной возможности…

Она уже скрылась за поворотом, а я едва не ударился головойв стену. Чувство потери заполнило всего до кончиков ушей. Эх, по глазам вижу,она подумала, что если бы переиграть, то вела бы себя иначе. Нашла бы, какпомочь, подтолкнуть, направить. И наша жизнь… и жизнь других людей пошла быпо-другому…

Обеденный перерыв закончился, но народ все еще толпилсявозле аквариума, где рядом на подставке разместился маленький телевизор. Яиздали заметил огромную фигуру Вавилова, он бурно жестикулировал, его широкие,как лопаты, ладони театрально взмывали в воздух, делали виражи, иммельманы ивсякие там мертвые петли.

Шеф время от времени высовывался из кабинета, покрикивал,все, как вспугнутые гуси, разбегались по местам, но телевизор сам шеф велел невыключать, и вскоре из-за столов снова поднимались эти существа, уши шевелятся,ноздри дергаются, глаза горят.

За столом, недалеко от телевизора, как золотой одуванчик подярким солнцем, горит головка Маринки. Она как ощутила мой взгляд –вскинула голову. Полные губы раздвинулись, блеснули белые и ровные зубы. Онаукрадкой показала кончик языка, красный и влажный.

Я постоял у порога, на меня внимания не обращают, сейчасполовина сотрудников отпущена работать дома, их как бы сбросили со счетов, аоставшиеся на местах сроднились еще больше.

Вавилов сказал свистящим шепотом, который прозвучал громчебоевой трубы:

– Маринка, сделай громче!

– Но шеф…

– А ты чуть-чуть!

– Ладно, но если шеф меня убьет…

– Да похороним, похороним! И венок купим.

Маринка поднялась, потянулась к телевизору. Пульт потерялидавно, но выиграли в другом: это стоило посмотреть, как Маринка нагибается надстолом и кончиками вытянутой руки касается сенсоров под экраном. В этойклассической позе, которую Анатоль Франс предпочитал всем другим, ее задоттопыривался и приподнимался настолько вызывающе, что женщины зеленели отревности, а у мужчин вырывался полувздох-полувсхлип. Роскошная грудь, тяжелая игорячая, едва не прорывая тонкую ткань, прицеливалась в поверхность стола.

Сейчас ее пальцы коснулись верньера, соскользнули, сновапопробовали повернуть уже с таким усилием, словно поворачивала штурвалавианосца. Звук громче не стал, зато взвыли из-за столов, и Маринка, выгнувшисьеще провокационнее, рискнула в самом деле чуть добавить звука.

На экране мелькали фигуры в пятнистых комбинезонах. Дикторгромко и взволнованно комментировал последние приготовления на американскомавианосце. Летчики поднимались в кабины, прозрачные колпаки со стукомзадвигались. Механики убирали колодки из-под колес.

Вавилов повернул ко мне голову, толстая шея побагровела,налившись тяжелой кровью.

– Ну что? – спросил он злорадно. – Ты вчерасказал, что войны не будет.

Другие посматривали тоже не то что злорадно, но с видомпобедителей, что понимают ситуацию лучше. В нашем отделе часто загадывали,сколько катастроф случится на этой неделе, кто первым взберется на трибуну вГосдуме, какая погода будет в следующий четверг. Последнее пари держали навойну в Албании. Сперва только сам Вавилов да еще влюбленный в НАТО Розенкренцставили на военное разрешение конфликта, но когда в Албании начались уличныебои, Совет НАТО направил большой флот в Средиземное море, «голуби» нашегоотдела начали переходить в «ястребы».

– А что я должен сказать? – буркнул я.

– Что проиграл!

Я сделал вид, что удивился:

– Разве?

– Да ты посмотри!

Я повернул голову, несколько мгновений смотрел в сторонутелевизора. Честно говоря, чувствовал себя препаршиво. Ясно же, что если такиесверхмощные корабли вышли из портов своих стран, собрались в середке южногоморя и уже толпой явились к берегам Албании, то так просто не уйдут. Онизатратили несколько десятков миллионов долларов на этот переход, теперь глуповернуться так же, как прибыли. Раз явились, надо ударить. Надо показать, кто вэтом регионе хозяин. По крайней мере будет оправдание передналогоплательщиками: мол, не зря жгли топливо.

– Нет, – услышал я свой голос. – Все равно…не будет этого удара!

Вавилов захохотал. За его спиной тяжело груженныебомбардировщики начали разбег. Широкие шины прогибались от исполинской тяжести.Я затаил дыхание, такая громада из железа не может взлететь, этопротивоестественно… но тяжелый самолет набрал скорость, затем колеса плавнооторвались от бетонной площадки, его понесло по кривой вверх, и я подумалневольно, до чего же бесстрашные и изобретательные существа на этой планете!

– Ты, – сказал он саркастически, – человек спринципами! Стоишь на своем. Не то что эти… тут же переметнулись.

В его голосе звучало недовольство, сорвали полную победу. Япроговорил через силу:

– И все-таки… войны не будет.

– Конечно-конечно, – согласился он громко, –может быть, удвоим ставки? Если не будет, то в отпуск зимой иду я. К томуже весь год по праздникам я буду дежурить вместо тебя. Если же война все-такиначнется, то ты всего лишь отдежуришь за меня ближайшие выходные. Как,справедливо?

На меня поглядывали из-за столов с сожалением. Упрямство додобра не доводит. Многие сперва полагали, что конфликт удастся погасить в самомначале, но сейчас уже видно, что без освежающей войны не обойтись.

– Согласен, – ответил я.

Бомбардировщики набирали высоту, делали боевой разворот, ана палубе авианосца из трюмов спешно поднимали истребители. Я тупо смотрел, аони взлетали, быстрые, как осы, стремительные, с хищными клювами.Бомбардировщиков догонят в воздухе, пойдут в охранении, а когда уже будутподлетать к первой линии противовоздушной обороны, с кораблей по этимракетно-зенитным комплексам ударят крылатыми ракетами.

Если учесть, что флот подошел к берегам Албании вплотную, токрылатые ракеты сорвутся с полозьев уже вот-вот.

В помещении стояла мертвая тишина. Даже пальцы Маринки непорхали по клавишам, а Розенкренц справа от меня старался не дышать вовсе.Только Вавилов все потирал ладони, тихонько похохатывал, поглядывал на все свидом хозяина.

Самолеты огромной стальной стаей на лету перестроились вчудовищный клин. Камеры показывали их то со спутника, то снизу с кораблей, надкоторыми пролетали, в комнате дрожали стекла от рева двигателей.