Бессмертный избранный - София Андреевич

По знаку отца я начинаю говорить.

— Мы беззащитны, — говорю я, и отец не перебивает, понимая, что сейчас я не собираюсь рассуждать о храбрости воинов. — Нас хранили друсы. Побережники тоже не умеют сражаться без магии, но им приходилось выживать. Я видел, как они убивали. Они жестоки.

— Шесть Цветений запрета на магию все-таки научили нас кое-чему, — говорит правитель. — У нас есть боевые иглы. Смертоносные друсы полетят в цель даже без магии, пущенные меткой рукой. У нас есть топоры и мечи. Твои сомнения разумны, фиоарна, но Асморанта — это не деревушка у границы, и ее воины — не селяне с косами и вилами. Я отправлю отряд сразу же, как маги успокоятся. Цветущая долина наша, мы покажем это побережным дикарям.

— Если син-фира Инетис права и на нас пойдет все побережье, мы проиграем, нисфиур, — замечает Шудла. — Никто не знает, сколько народу живет на берегу океана. Если они хлынут к нам, нас может затопить.

Правитель качает головой. Я вижу его раздражение. Ему уже надоело это переливание из пустого в порожнее.

— Шудла, ты говоришь как предатель, — говорит он. — Это всего лишь побережники. Кочевые племена. У них нет армии. У нас есть. Они в трех сотнях мересов отсюда, и Асклакин уже отправил своих воинов им навстречу.

— Жители предпочтут уйти, нисфиур, — повторяет Шудла. — Если ты обещаешь вернуть магию через два Цветения, многие предпочтут уйти и дождаться.

Он прав и неправ одновременно, но я не могу не думать о его словах. Проливать кровь или отдать свою судьбу в руки мага, который все исправит — стоит только немного подождать? Воины пойдут на смерть по приказу нисфиура, но люди из приграничных деревень вряд ли станут подвергать свои жизни опасности, зная, что все и так вернется на круги своя.

— Мирное население всегда предпочитало отсиживаться в норах, — говорит правитель. — Мы справимся без них.

— Но тогда с нами были маги, — возражает Шудла. — Теперь их нет. Мы шесть Цветений не воевали, мы не знаем, на что способны без магов, правитель. Нам нельзя надеяться только на себя.

Он хочет сказать что-то еще, но тут Инетис издает странный звук и падает лицом на стол. Голова ее ударяется о каменную столешницу с такой силой, что, кажется, я слышу хруст костей. Шудла замирает с открытым ртом, отец в ужасе смотрит, как по камню ползет к карте струйка алой крови.

Цилиолис подскакивает к сестре, пытается ее поднять, обхватив за плечи, но не может — слишком сильно дрожат его руки, и Инетис снова стукается головой о камень с мерзким звуком, от которого у Шудлы зеленеет лицо.

— Травника, быстро! — рявкает отец.

Я отстраняю Цилиолиса и осторожно поднимаю Инетис за плечи. Она стонет, ее глаза закрыты, по лицу течет кровь из разбитого лба.

— Ты, — рычит отец на Цилиолиса. — Ты же травник, сделай что-нибудь.

Инетис тяжело дышит и пытается что-то сказать, но губы шевелятся беззвучно, словно она лишилась голоса. Она сжимает мою руку — очевидно, не понимая, что делает, и снова глухо стонет.

— Нужно вынести ее на воздух, — говорит Цилиолис. Он поднимает на меня испуганный взгляд, и я делаю то, что должен сделать — я поднимаю Инетис на руки. Ее голова падает мне на грудь, и с губ снова срывается стон. Моя рубуша в ее крови, но сейчас мне не до этого.

В зал влетает травник — немолодая женщина с длинными, почти до пола, вьющимися волосами. Она мгновенно оценивает происходящее, кивает нисфиуру, оборачивается к нам.

— Несите ее наружу! — приказывает она, окинув Инетис взглядом. Ей все равно, что я фиоарна, она видит только женщину у меня на руках. — Немедленно!

Развернувшись и взметнув за собой шлейф волос, женщина бросается прочь. Мы — следом за ней, по темному коридору, который выводит в широкое крыло дома — туда, где находятся сонные работников.

— О-о-о, — тяжело стонет Инетис. Я едва успеваю остановиться, когда она хватает меня за плечи. — Отпусти. Отпусти меня!

Она почти спрыгивает с моих рук, едва не упав, подбегает к окну, и я слышу, как ее тошнит. На глазах охраняющих дом стражников, на глазах толпы. Правитель будет в ярости, когда узнает.

Цилиолис подходит к сестре, но она отмахивается от него, не позволяя себя коснуться, и снова перегибается пополам.

— Уйди! — хрипит Инетис. — Уйди.

Ему остается только беспомощно стоять рядом — беспомощно, потому что нести ее на руках он не в состоянии. Я терпеливо жду, травник отца — тоже, переводя взгляд с меня на Цилиолиса и обратно.

— Фиоарна, — наконец, решается она ко мне обратиться.

— Син-фира носит ребенка, — говорю я ей то, что вскоре узнает вся Асморанта. — Сделай все, что нужно.

Травник кивает. Мы дожидаемся, пока Инетис не становится лучше, и я снова готов взять ее на руки, но теперь она смущена и не позволяет мне себя нести. Ее синие губы крепко сжимаются, она отталкивает мою руку.

— Я дойду сама.

— Не глупи, — говорит Цилиолис. — Ты едва стоишь на ногах, ты ударилась головой.

— Я дойду сама, — упрямо повторяет она.

Она позволяет брату держать себя за руку, другой рукой опирается о стену. Мне нечего здесь больше делать. В сердце неспокойно и мне совсем не по себе, особенно при взгляде на окровавленное лицо Инетис, но я должен узнать, что решили отец и его приближенные.

Я возвращаюсь в зал, но разговор уже почти закончен.

Отец выслушал нас, но решение принял свое собственное — то самое, о котором говорил сначала.

Выставить против побережников вооруженные отряды обученных воинов.

Отослать людей с приграничья вглубь страны, дать им кров и еду, и если понадобится — деньги.

О магии не говорить. Ни словом, ни звуком не упоминать о том, что она вернется на земли Асморанты.

Я говорю ему о том, что Инетис занимается травник, но отец не слушает меня. Он смотрит в окно, за которым волнуется толпа, и проходит мимо меня, к выходу. Скоро я слышу его зычный голос, перекрывающий гул толпы.

— Возрадуйся, Асморанта! — говорит он. — Мой сын и наследник вернулся ко мне!

Я хочу только одного — чтобы меня оставили в покое. Травница приносит какой-то горький отвар от тошноты и старательно уверяет меня, что он не повредит ребенку, но я отказываюсь его пить. Она не маг. В ее отваре нет целебной силы. Она не может мне помочь.

— Уходи, — говорю я, — я хочу побыть одна.

— Позволь осмотреть тебя, син-фира, — говорит она и тянется к моему животу, но я приподнимаюсь на постели и кричу так, что наверняка слышно снаружи.

— Я сказала, уходи!

Я не дам ей дотронуться до себя. Я никому не позволю себя трогать, по крайней мере, сейчас, пока желудок скручивается узлом и к горлу подкатывает кислая рвота. Я хочу, чтобы меня оставили одну, чтобы я могла свернуться в клубок на постели и обхватить себя руками.