Бессмертный избранный - София Андреевич

— Ты действительно хочешь умереть, владетель земель от неба до моря и до гор?

Мланкин напуган — я вижу это по его взгляду. Но он не опускается на колени и не молит о пощаде. Он стоит у стены, рядом с тем коридором, в котором скрылся его сын, и я откуда-то знаю, что он отдаст жизнь за него, даже если ему придется схватиться с Энефрет голыми руками.

— Что тебе нужно, маг? — выкрикивает он. — Запрет снят, возвращайся к себе домой!

— Я и так у себя дома, правитель, — отвечает она. — Весь этот мир — мой дом. Вся Цветущая долина — мой дом, и мне очень не понравилось, когда ты стал убивать тех, кто живет в моем доме по моей же воле.

Энефрет снова становится обычной женщиной — в мгновение ока, стоило лишь моргнуть. Ее улыбка холодна, а глаза горят серебристо-холодным светом луны Чевь. Она протягивает руку и касается ей руки Серпетиса, и его глаза тоже вспыхивают этим светом, как будто она поделилась с ним частью своей магии. Она вытягивает перед собой другую руку, и над ней начинают кружиться в танце два ярких шара — один желтый, другой серебристый.

Чевь и Черь. Две луны нашего мира.

— Твоя жена родит на исходе Холодов ребенка, — говорит она. — Этот ребенок принесет славу твоему роду и станет величайшим магом на века и века вперед. Ты, Мланкин, можешь выбрать свою участь прямо сейчас. Твой наследник Серпетис здоров рассудком и уже достаточно мужчина, чтобы принять правление страной, но ему понадобятся твоя мудрость и твой опыт, чтобы победить в войне, которую несут с собой люди с того берега серой реки Шиниру. Ты можешь умереть прямо сейчас, если пойдешь против моей воли.

Желтый шар накаляется, на него становится больно смотреть, и Мланкин хватается за грудь, его лицо искажается от острой боли.

Голос Энефрет звучит спокойно, тихо:

— Ты можешь помочь своей земле, нисфиур Асморанты. Вы с Серпетисом сможете объединить силу и мудрость и продержаться до тех пор, пока сын Инетис не станет взрослым. Обещаю, ему для этого понадобится не много времени.

Желтый шар тускнеет, и теперь белый сияет нестерпимым светом.

— Вам не победить в этой войне без магии, Мланкин, — говорит Энефрет. — Ты обрек свою страну на два Цветения кровопролития и боли. Это плата за то, что ты нарушил естественный ход вещей. Это цена, которую люди Цветущей долины заплатят за то, что разрешили тебе это сделать. Твой народ будет страдать — потому что теперь я подарила вам то, чего вы так упорно добивались. В мире не осталось магии. Я забрала ее, и теперь вы от нее свободны.

— Ты убьешь меня, если я не соглашусь? — спрашивает Мланкин, заслонившись рукой от сияния шара.

— Да, — говорит она.

— Что я получу, если освобожу Инетис и позволю ей остаться?

— Славу в веках, — говорит она. — Долгую жизнь. Красивую смерть.

Мланкин думает недолго. Он почти готов согласиться, когда решается задать последний вопрос:

— Ты сказала, что участь этого мира решит ребенок, которого родит Инетис. — Он впивается взглядом в ее лицо, и глаза его темнеют, становясь чернее самого чарозема. — Кто станет его отцом?

Мне не верится, что кончился этот день. Это был самый длинный из дней моей жизни, самый странный и один из самых тяжелых дней. Энефрет сказала отцу всю правду. Она сказала ему о том, что я обрюхатил свою мачеху, и что этот ребенок будет фактически его внуком, хотя родит его никто иной, как его собственная жена.

Рука Мланкина сжималась и разжималась, ища кинжал или горло Инетис — что сможет нащупать. В пустом зале его слова звучали почти как шепот.

— Мне придется признать его своим сыном, чтобы избежать позора, — сказал он. — Иначе вся Асморанта будет смеяться надо мной. И над мужем, похоронившим свою жену.

— Если попытаешься избавиться от них, я наполню твое нутро тварями, живущими в чароземе, и они съедят твое тело заживо, — недобро усмехнулась Энефрет. — Этот ребенок должен родиться здесь, в этих стенах. От этого зависит твое будущее, Мланкин. Твое — и страны, которой ты управляешь. Помни об этом.

— Асморанта не станет смеяться над мужем, простившим свою жену, — подал голос Цилиолис. Он не смотрел на Мланкина, когда говорил. Обращался только к Энефрет. — Ты не сможешь показать более явно свое намерение справедливо отнестись к бывшим магам. Это было бы разумно.

— Смерть одной жены положила начало запрету. Воскрешение другой ознаменует его конец, — кивнула Энефрет. — Подумай об этом.

Я лежу на постели и думаю о том, что с моим возвращением к отцу ничего еще не кончилось. Все только начинается, и завтра утром мне придется принять на свои плечи часть груза, который несет на себе отец. И война на границе будет первым, с чем мне придется иметь дело. Завтра днем все мы соберемся и обсудим, как быть. Мне нужно хорошо отдохнуть. Завтра долгий день.

Я закрываю глаза, но сон не приходит. В сонной пахнет травами — непривычный тяжелый запах. Простыни из оштанского полотна такие тонкие, что я боюсь их порвать, лишний раз повернувшись на постели. Одеяло легко скользит по телу, лаская кожу, как руки женщины, и я скидываю его прочь — в сонной натоплено, я могу спать без него.

Перед мысленным взором снова встает лицо отшельницы, каким оно было в ту ночь, когда нас свели чары Энефрет. Ее глаза, голос, шрам, пересекающий лицо. Все было так похоже. У меня не было никаких сомнений в том, что я был с ней.

Я все еще не могу поверить, хоть и понимаю, что Энефрет не было смысла лгать. Это не Унна пришла ко мне тогда, это Инетис. И это была не настоящая страсть, а всего лишь морок — вроде тех, что накладывали на нашу деревню маги, чтобы отвлечь врагов. Но я бы не поддался ей так легко, если бы видел перед собой лицо своей мачехи. С отшельницей оказалось проще.

Но почему именно она, а не Нуталея? Не та, с которой я уже однажды нарушил законы гостеприимства, не та, чье тело я уже знал?

Меня охватывает тяжелая злость: на себя, на Энефрет, на Инетис, на весь мир. Спать невозможно, от запаха трав раскалывается голова, болит в носу. Я поднимаюсь с постели и иду к окну, из которого тянет прохладой последних ночей Цветения. Узкий серп Чеви едва светится на небосклоне. Скоро ее сменит Черь.

Соседнее окно тоже открывается, я вижу, как тонкие руки Инетис поднимают шкуру и заправляют ее в желоб. Я отступаю вглубь сонной, чтобы она не заметила меня. Нас обоих поселили в той части дома, где спит сам Мланкин. Цилиолису отдали сонную для приезжих. Что стало с отшельницей, я не знаю. Отец ухватил меня за рукав уже на выходе из зала, после того, как ушла Энефрет и был отдан приказ освободить син-фиру Инетис.

— Это твоя девка? — спросил он.

— Нет, — ответил я, высвобождая руку.

— Она нужна тебе? Почему она с вами?

— Она… служит Энефрет, — сказал я. — Она должна быть рядом, пока не родится ребенок, такова воля Энефрет.