Бессмертный избранный - София Андреевич

В сонной Инетис слышится голос Кмерлана. До меня доносится смех мальчика — счастливый смех ребенка, который обрел свою мать.

Мланкин может придумать только одно правдоподобное объяснение ее чудесному возвращению из мертвых. Инетис не умерла. Она была по ошибке принята за мертвую и увезена в вековечный лес. Магия леса вернула ей силы и помогла вылечить болезнь, и великодушный муж решил принять обратно жену, спасенную магией — простив этой магии то, что предыдущую жену она убила.

Кмерлан снова смеется, к его смеху присоединяется легкий смех Инетис. Я закрываю окно шкурой и возвращаюсь в постель. Сонная немного проветрилась, уже не так тепло и не так воняет травами. Мне удается заснуть.

На утренней трапезе собираемся вместе я, отец, Инетис, Кмерлан и Цилиолис. Толстая работница ставит на стол горшок с кашей, блюдо с мелко нарезанным копченым мясом, кладет доску с зеленым луком. Темное вино в чашах кажется черным. Кухонная накладывает в плошки кашу, мясо, кладет на стол стопку пресных лепешек только что из печи.

— Скройся, — говорит Мланкин, когда она спрашивает, принести ли киселя. — Будешь нужна, позовем.

Мне недостает присутствия отшельницы, ведь она не меньше нас связана с тем, что происходит, но я молчу и ем, зачерпывая ложкой кашу с мясом. У отца готовят вкусно, вкуснее, чем у Асклакина. Но не так вкусно, как готовила моя названая мать.

Я прошу отца перевезти ее сюда. Ей нечего делать в Шиниросе: наш дом разрушен, я здесь. Да и на юге становится все опаснее. Я думаю о том, что она уже дважды избежала смерти за последний чевьский круг, а я так и не поговорил с ней, не увидел, не обнял.

— Я послал за ней через Асклакина, — говорит отец. — Мигрис передал мне твою просьбу еще вчера.

Я искренне благодарю его. Мы заканчиваем трапезу в тишине. Инетис излишне тороплива, она отставляет плошку с кашей и почти выбегает из кухни, схватившись за живот. Я не знаю, что с ней, но ее муж, похоже, знает. Лицо правителя наливается кровью, он ударяет кулаком по столу, отшвыривает полупустую плошку прочь и поднимается, заставив кухонную и ее помощницу, быстроглазую девушку с длинной тоненькой косой по пояс, вжаться в стену у очага.

— Придешь в зал после отдыха, — рявкает он и выходит из кухни.

Я не могу понять, что разозлило отца, и Цилиолис смотрит на меня с таким же непониманием. По столу разбросаны остатки каши, рукав рубуши Цилиолиса забрызган ею.

— Ему что, мышь в каше попалась? — спрашивает он, отряхивая рукав. Смотрит на замерших неподвижно работниц. — И часто такое бывает?

Они молчат, только смотрят на меня. Я замечаю, что у девушки еле заметно косит один глаз, и это же видит Цилиолис.

— Погоди-ка, — говорит он, — ты — дочка старой Сминис? Ты приехала сюда из Тмиру.

Девушка кивает. Она тоже узнает Цилиолиса, ее глаза расширяются.

— Ты — брат син-фиры, — говорит она. — Но все же думали, что ты умер.

Кухонная одергивает ее, смиренно просит у нас прощения.

— Тебе заняться нечем что ли? Бери тряпку, убирай стол, — ворчит она на девушку.

— К тебе хорошо здесь относятся? — спрашивает Цилиолис. — Не обижают? Как поживает мать?

Девушка молчит. Подняв тяжелое ведро с водой, она переливает немного в большой таз и мочит в нем тряпку, отжимает, снова мочит. За нее отвечает кухонная:

— Умерла ее мать, благородный. Сердце разорвалось от горя. Как раз в ту ночь и было, кода умерла син-фира. Мы многие горевали. А она — сильней всех.

Цилиолис выглядит ошеломленным. Он доедает кашу в молчании, забыв про испачканный рукав. Я дожидаюсь его — я настоял, чтобы сегодня и он принимал участие в нашем разговоре. Он — сын фиура Тмиру, и отец воспитывал его как возможного будущего фиура. И он знает настроение народа — ведь он жил среди людей, скрываясь, все эти шесть Цветений. Отец согласился.

— Будет присутствовать и Инетис, — сказал он. — Мигрис и рабрис сказали мне, она обещала всем поддержку. Пусть поддерживает.

Они с Инетис не касались друг друга и едва говорили. Она обращалась к нему «правитель» или «нисфиур», он же вовсе к ней не обращался. Энефрет четко обозначила свою волю, и Инетис должна была остаться в доме Мланкина до рождения ребенка. Ей позволялось общаться с сыном, свободно перемещаться по дому и даже называться син-фирой, но Мланкину она была уже не нужна.

Мне было ее жаль.

Мы усаживаемся в зале за большим столом, на котором лежит доска с выбитой на ней картой Асморанты. Я разглядываю ее с интересом, отмечая границы, земли, реки, горы, лес. Отец рисовал мне Цветущую долину, но его рисунки не идут ни в какое сравнение с тем, что я вижу сейчас. Земля Шембучень окрашена зеленой краской — ее кипучие болота готовы поглотить любого, ее сырость каждое Цветение убивает больше людей, чем вспышки черномора. Земля Тмиру коричневая — она примыкает к лесу, но сама по себе — луга, луга, бесконечные луга, в которых гуляет вольный ветер. Шинирос серый, как воды Шиниру, и на его границе рукой Мланкина расставлены черные камушки — это враги, перешедшие реку и вторгшиеся в Асморанту. Желтый пустынный Алманэфрет, белая ленточка Хазоира, и сама Асмора — сердце Цветущей долины, окрашенное в цвет неба.

В зале восемь человек — не считая нас четверых, с нами еще четверо, и мне знакомо только одно лицо. Все — мужчины уже в возрасте, и все не знают, как вести себя с Инетис, которая кажется такой маленькой, сидя во главе стола. Солнце ярко светит в окна, когда Мланкин усаживается на свое место напротив нее, чтобы выслушать доклад. Он выглядит усталым. Едва смотрит на меня и почти не смотрит на карту, когда к ней подходит один из присутствующих.

— Говори, Шудла.

— Их три сотни, судя по донесениям скороходов из Шинироса, — говорит седой старик, который встречал нас вчера. Он служил отцу Мланкина, служит ему и, если доживет, будет служить мне. Тяжелое лицо с массивной челюстью, глубоко посаженные глаза, печальные брови — я не могу определить, сколько ему Цветений. Восемьдесят, сто? Поверх теплого корса — шкура, как будто он мерзнет в этих каменных стенах. — Из Алманэфрета никаких вестей, скороход пока не вернулся оттуда. Сожжены две деревни, обе — на берегу реки с восходной стороны от Обводного тракта.

Три сотни — это еще не вторжение. Три сотни — это не война, которую обещала Асморанте Энефрет. Но расслабляться рано. Разбойники могут быть первыми, но не последними, кто решит теперь попробовать сорвать цветок Асморанты — раз уж Цветущую долину не смогут защитить маги. Нам нужно быть готовыми.

— Что с людьми? — спрашивает Мланкин.

— Часть убита, часть ранена. Женщин увели на другой берег. Детей тоже. В деревне только вооруженные мужчины. Пришлые с побережья, побережники, судя по тому, что я слышал. Ловят рыбу, выставили посты. Они не собираются уходить. Решили остаться здесь.

Шудла умолкает, отец задумывается, но ненадолго. Вот выпрямляется, отыскивает глазами лицо стоящего перед ним приземистого мужчины — и я понимаю потом, что это глава «быстроногих», личных скороходов Мланкина, готовых бежать по первому его слову хоть на другой конец Цветущей долины.