Стеклобой - Михаил Перловский

— Жители были ни в чем не виноваты. Вы запугали и без того несчастных людей, они уязвимы, злы и потеряны. Объясните мне, наконец, зачем это все?! — Романов говорил и с отвращением вспоминал самого себя на деревянной трибуне. Он возвышался над слившейся в единую массу толпой, готовой с одинаковой охотой пожирать ярмарочные бублики и рвать его, Романова, на куски.

— Зачем это все? — прозвучал из полутьмы глухой голос. — Отвечает Дмитрий Романов, Петербург.

Романов уставился на Ивана и выдержал прожигающий насквозь знакомый взгляд.

Спустя мгновение Иван взмахнул руками, будто объявляя цирковой номер.

— Почтенная публика, прямо сейчас состоится выдача желаемого всем жителям, — он произносил слова нараспев, — даром, прямо в руки, и пусть каждый заглянет в свое черное нутро, — Иван поставил жестяную банку на пол, затем сорвал пару тулупов с крюка и выбросил их в окно. — Всякому будет дано целиком и полностью. Так что, Дмитрий Сергеевич, повороти зеркало, представление начинается. Твое желание будет исполнено так, как ты этого захочешь. Один момент, — Иван похлопал себя по карманам, на минуту задумался, не найдя там искомого, и вдруг, озарившись улыбкой облегчения, запустил руку за голенище сапога и выудил оттуда зажигалку.

— Без бонусов? — Романов внимательно посмотрел на Ивана, его дерганые движения и ужимки с каждой минутой становились все более зловещими.

— Смекаешь, кто я и чего хочу? — вздохнул Иван и потянулся за жестянкой. — Я страж, не пускаю людей на амбразуру. Сюда попадают люди, запершие внутри себя нечто вроде взрывчатки, такие желания, которые могут их изувечить, — Иван с хлопком выдернул тряпку из банки, и легонько качнул ее. — Придумываю расплату, которая могла бы их остановить. Но с этим покончено! — Иван неловко дернул рукой, содержимое банки плеснуло на пол, в сторожке резко запахло керосином. — Ты думаешь, что теперь я разгоню всех жителей? — Иван зло рассмеялся. — Нееет, милчеловек, сперва я выдам им то, чего они так жаждали. Надоело возиться, смотреть, как мыши лезут в пропасть. Отойду, пожалуй, да посмотрю, как они будут визжать от жадности и лететь вниз. А потом вернусь и отстрою все заново, — Иван довольно вздохнул.

— Вы самолично вырыли эту пропасть, дело не в них — только в вас. Вы растравили их и обращались с ними как со зверьем, — Романов почувствовал, что держит зеркало уже целую вечность, так долго, что сросся с рамой, с оленями и ветвями, стал единым целым со всем и со всеми в этом городе.

— Это я их сюда позвал?! Добрый день, Романов! — Иван подошел к Романову вплотную. — Я берег их, сколько было сил! — спокойствие уходило из его голоса, как вода из реки, обнажая острые камни и застрявшие в иле бревна. — Борис хочет на Кубу, а ему нельзя, его масштаб — Кацепетовка. Положено кирзу на ноги, и бабу в огороде — а он натягивает на крестьянские мозоли легкую пляжную обувь! — Иван ударил кулаком по бревенчатой стене, и Романов вздрогнул. — Кумир твой, Мироедов, — Иван ущипнул себя за щеку, — получил точно то, что загадал, даром. Желания своего настоящего не понял и корячился всю жизнь. Его, прирожденного жулика, счастье — на большой дороге с окаянной Юленькой, а он алфавит вместо карт всю жизнь тасовал, — он почти кричал, скула дергалась от ярости, от прежнего Ивана почти не осталось следа. — Маргарита, предводительница, хочет стать святой, ты знал? Распнут же, как пить дать, распнут бабы ее подопечные, и станет она пречистой мученицей у этих же самых баб! Возьмем знакомую тебе Свету, — он закатил глаза, — загадывает себе мужчину упрямо раз за разом — такого, чтоб на всю жизнь. Ну получит она его…

— Не надо про Свету. Хватит, я понял… — едва выговорил Романов. В оцепенении он смотрел сейчас на беснующуюся перед ним субстанцию и на себя самого, как будто облетал всю сцену целиком — место действия стало крошечным кукольным домом. Ни помешать, ни помочь никому из действующих лиц он не мог, как будто хотел дотянуться до них рукой во сне, стоя на зыбкой границе двух миров.

— Мой порядок разрушен, гуты взорваны, отступать некуда, — Иван больше не кричал. — Там, где нет стекол, у меня чернота, — он яростно ткнул пальцем себе в грудь, — значит, меня там нет. А если бог оставил место, то не будет ни жнивья, ни пахоты, — он говорил устало, голос его будто шелестел. — Поэтому антикварный предмет утилизируем вместе с недвижимым имуществом, чтобы никаких больше Мироедовых, — Иван смерил взглядом стены и разом выплеснул содержимое жестянки за окно.

— А пацаны? — негромко спросил Романов. — Зачем вам мои дети?

Романов знал, что услышит в ответ, но тянул время, судорожно соображая, что он может противопоставить этому существу, чем в силах ответить, и никак не мог отделаться от предательской мысли. Пусть через мучительную боль, но полученный на время дар изменил его, сделал лучше, создал совершенную версию Романова. И если люди получат желаемое, кто знает, может, это будет им на пользу. Слабые не выдержат испытаний, но кто-то — воскреснет от спячки.

— Пацаны не твои, уж прости, — Иван, быстро вращая пальцами зажигалку, сделал еще шаг вперед. — Я заберу их к себе, как обещал. Александрия Петровна, наш боевой старый богомол, — Иван поморщился, — указала тебе поезд, чтобы Максиму нескучно было ехать одному. Выполнила обещание, закрыла долги и теперь свободна, смена караула. Твои пацаны принесут свежесть в это замшелое местечко. Отстроим с ними новый город, с новыми людьми и новыми правилами.

— Даже при неминуемой щедрой раздаче своих детей я назад не получу? — упрямо продолжал Романов. Мысль продолжала работать, что-то на самом краю сознания беспокоило его, но вытащить эту занозу никак не удавалось. Казалось, в самом начале беседы Иван сам не зная того, обронил ключ к разгадке, проговорился, и искать нужно там. Должно быть слабое место, у каждого оно есть…

— Если захочешь, получишь, — чеканя слова проговорил Иван и чиркнул зажигалкой, вызвав голубоватое пламя. — Ты в курсе, почему все время видишь во мне отца? — знакомое лицо опять проступило в его чертах, спина расправилась, голос на мгновение стал сиплым и тихим, а движения — резкими. Романову захотелось отвести глаза.

— Отец хотел гордиться мной. Я и сам этого хотел, — с трудом выговорил он. Чувство пьянящего всемогущества на мгновение вспомнилось ему, и отозвалось легкой, почти забытой болью.

— Нет, Дмитрий Романов, Петербург, — ты видишь его, потому что вы суть одно, — Иван, не мигая, смотрел на пламя. — Твоему отцу было жаль, что ты бездарность, а тебе жаль, что дети гении. Вы отражение друг друга, оба равняете своих пацанов с другими. Если ты всерьез захочешь вернуть себе талантливых — навсегда талантливых, в отличие от тебя, — пацанов, да будет так. Но если ты захочешь чего-то другого, детям, поверь, со мной будет спокойнее. Поворачивай зеркало, пора! — крикнул Иван и метко швырнул зажигалку в окно, синими перьями взметнулось пламя. — Никак, понимаешь, не согреюсь!

— А если я уйду вместе с антиквариатом? — спросил Романов, отступил к двери и толкнул ее плечом. Он с тревогой оглядел двор, но пацанов видно не было.

— Значит ты трус, Романов, трус на паучьих лапках, напивающийся в Селищах от гнетущего чувства бездарности. Из черной зависти к своим пацанам ты не готов отпустить их? Из-за желания властвовать хоть над кем-то? — презрительно усмехнулся Иван. — Боишься проверить, на что ты годен и чего стоишь.