Стеклобой - Михаил Перловский

— Присаживайся, малыш, далеко мы с тобой забрались, — заговорил Макс. — Как плечо?

Романов сел на ящик и взял стакан. Рифленая рукоятка пистолета за ремнем неприятно впивалась в бок. Он не испытывал гнева или ненависти, это было очень странно — на месте, где всегда лежала привычная вещь, вдруг оказалась пустота.

— Что молчишь? — весело продолжил Макс. — Я тебя вытащил с завода, сдал твое немощное тело этому лохматому мальчику, как там его? Рискуя, между прочим, жизнью, чтобы мы сейчас так славно ехали вместе с тобой по долинам и по взгорьям.

Романов молча смотрел на него, двигаясь пальцами по линии рисунка на подстаканнике. Ему не хотелось кричать на Макса или бить, хотелось вычеркнуть его из реальности, отменить, уничтожить, как персонажа из книги. Не было полноватого очкарика дачным мальчишеским летом, не было язвительного подростка-старшеклассника, не было надежного друга, почти брата. Никогда его не было.

— Не унывай, — твердо сказал Макс. — Скоро все поправим. Ты должен был сесть в поезд и сел, без тебя я бы не справился. Ты должен быть под рукой, Митя, потому что пока ты болтаешься неподалеку, у меня все получается. Не знаю почему — меня это бесит, конечно, но это факт. Ты унылый самоед, ты вечно жалуешься на жизнь, игнорируешь возможности, и ты трус. Ты мой бонус, говоря местным языком. Но ты моя счастливая татуировка. И сводить я тебя пока не собираюсь, не ссы.

Он ухватил ближайший ящик и лихо водрузил его перед раздвижными дверьми вагона, где уже стояло в ряд несколько таких же. — Кубики не желаешь поскладывать? — усмехнулся он.

— Зачем? — спросил отсутствующим голосом Романов.

— Еду, понимаешь, в сторожку, ставить клизму нашему общему врагу. А это, — он кивнул на растущую баррикаду у дверей, — чтобы мне не помешали раньше времени.

— Нет никакого общего врага, — сказал Романов.

— Ошибаешься. Любая неконтролируемая сила — это враг. А неконтролируемая сбрендившая сила — враг всего разумного, доброго и вечного. Приедем, наденем ошейник, станет служить нам — сильным и добрым людям.

Романов отхлебнул чай. Тот оказался дымным и древесным на вкус, впитавшим в себя запах досок, мазута, потерянных сигарет, всех этих сумасшедших дней.

— Нам с вами, Максим Юрьевич, не по пути, — произнес Романов и прикрыл глаза. «Мы доедем и все решится», — повторял про себя он.

Макс резко швырнул ящик.

— Во-первых, Дмитрий Сергеевич, я вижу тебя перед своим носом, из чего делаю вывод, что ты ошибаешься. Рельсы, мой дорогой, они прямые и железные, путь у нас один и цель одна. Ну-ка, напомни мне, как звали нашу учительницу по английскому? — Романов услышал шепот над ухом.

Романов сдержал удивление и спокойно ответил:

— Светлана Вячеславовна, — спокойно ответил Романов, и перед глазами сразу всплыла стройная женщина в очках.

— Вот это память! — Макс уважительно качнул головой. — Молодец! Энциклопедические познания! А то я начал волноваться, — он снова взялся за ящики. Стена баррикады уже доросла до середины дверей.

— Что ты собираешься делать со сторожкой? Взорвешь, как Беган-Богацкого? — спросил Романов, внимательно смотря на Макса. Ему вдруг показалось, что он видит чужого человека, очень качественную копию, такую качественную, что на секунду даже испугался. — А, Швед? — крикнул вдруг он. Захотелось увидеть лицо Макса, застигнутое врасплох со слетевшей от неожиданности маской.

— Сторожку мы будем беречь. Этот домик — кощеево яйцо, в яйце — иголка, — деловито заговорил Макс, и это точно был он, собственной персоной, успокоился Романов. — Мы достанем эту иголку и уколем кое-кого кое-куда, делов-то, через час будем свободны. А на заводе, уж прости, по-другому нельзя было.

Романов заговорил, сжимая кулак и чувствуя раздирающую боль в плече, откуда-то со дна наконец начинала подниматься злость:

— Так вышло? Убить старика и достать иглу, сложности ни к чему, верно? — боль плавно перетекла в яркую малиновую вспышку перед глазами, он разжал кулак.

— Вот сейчас обидно было, — Макс подошел к Романову и наклонился. — Ничего, слышишь, ничего легкого. Это был труд, долгий, пятнадцатилетний труд, я же пахал как псих. Это ты любишь, чтобы все само происходило. Талант ищем, твою мать, ждем, чтоб боженька в лобик поцеловал. Нет никакого таланта, понял? Есть целина, и ты с совочком — взял и пошел, миллиард раз делаешь вот такие движения, — Макс сложил ладонь ковшиком и перевернул.

Романов отхлебнул чай и дрожащей рукой поставил стакан на пол:

— А я не против совочка, я нобелевский лауреат совочков таких, тебе ли не знать. Только можно обойтись без крови и предательств. Как это сделал я, проанализировал и понял.

Макс замер с поднятым ящиком:

— Что-что ты сделал? Почитал внимательненько все книжечки и догадался?

Макс с грохотом бросил ящик на пол и выругался:

— Хочешь, расскажу одну историю? Да кто тебе его в глотку засунул, твоего Иван Андреича?! Но ты и тогда был не слишком догадлив, пришлось даже подчеркивать какие-то тупые фразы в его книжке, жевать за тебя!

Вены на лбу у Макса вздулись, выступил пот, он рубил рукой воздух — рраз, два, три, вагон трясло, будто это Макс раскачивает его. Романов подумал, что их ненависти сравнялись сейчас и шли в атаку волна на волну, и он тщательно возводил у себя внутри дамбу, стараясь не выпускать свою волну наружу.

— Митя, ты был частью системы по обнаружению этого яйца. Моей системы, выстроенной из всех, до кого я смог дотянуться. Даже Саша твоя юродивая участвовала, та, помнишь, ну рисовала еще что-то там. Бессмысленное…

— Саша? — переспросил Романов, не узнавая своего голоса.

Макс рассмеялся:

— Ты мой хороший, славный щенок лабрадора. Конечно! А еще твой заполошный Беган-Богацкий, этот туповатый комендант стекловаров в кожанке, ведьма Александрия Петровна и даже сам город — каков масштаб, а? Это был мощный механизм, и как минимум два его элемента сработали — Беган-Богацкий и ты. Но ты только один из пальцев растопыренной пятерни, которая искала-искала да и нашла первое здание — сторожку, Митя. Правда, пришлось полгорода взорвать, чтобы тебя направить. Что ты там искал в центре? Было ясно, что это беспомощная гипотеза. Иначе ты так бы и бегал как агент краеведческого музея по улицам и на домики любовался.

Макс снова взялся за ящики:

— Так что, Митя, никогда, никогда больше не говори мне про то, что ты сделал сам. Сделал все я, понятно, малыш?

Дамба рухнула, Романов вскочил, схватил Макса за ворот рубашки, но тот подмял его под себя и уронил на пол, крикнув: «Лежать!»

Тут же в дощатые двери застучала барабанная дробь, а потом зазвенело и зашлепало по обшивке вагона.

Сверху посыпалась мелкая стеклянная труха, и она заколола щеки и шею, как одеколон после бритья. Стеклобой стеклобоя, отстраненно подумал Романов. Его охватило неприятное и мутное оцепенение, он стал игрушечным оловянным солдатиком, опять ничего не решающим. Ему нужен был спокойный разговор с Максом и все. Он справился бы, смог…