Стеклобой - Михаил Перловский

— Быстро переворачивай! — зашипел ему в ухо Макс.

— Что? — не понял Романов.

— Идиот, — процедил Макс, согнувшись подскочил к зеркалу, и бережно опустил стеклом вниз.

Два ящика накренились, но он успел удержать их плечом. Сквозь щели прорезались солнечные лучи и ослепили Романова.

— Сейчас бы все и закончилось, никто не следит за историческим достоянием. Даже за своим личным никто не следит, да, дружище? — с ухмылкой сказал Макс, опускаясь на пол рядом с Романовым. — Там снаружи этот чекист хренов, Семен. Устроил засаду… Видишь, упорный какой. Мужик дельный, но дюже нервный. Ну, ничего, доедем, а потом и перевоспитаем.

Спустя время, Романов не смог бы сказать, пять ли минут прошли или час, поезд заметно сбавил скорость, вокруг наступила тишина.

— Приди в себя, Митя, — Макс жестко посмотрел на него. — Нас заставляют действовать обстоятельства.

Я взрывал не старика, я взрывал синих, если ты вдруг не заметил. Нас бы поймали вместе со стариком, распотрошили, и он бы сдал сторожку мгновенно. Ты думаешь, Семен честный и праведный служитель системы? Нет, такой же ищущий счастья, как мы с тобой. Только выводы он сделал бы, ох, какие неправильные…

— Ты зачем спрашивал меня про учительницу? — Романов внимательно посмотрел на Макса.

— Мы на финишной, и накал борьбы дошел до предела, — ответил Макс и отхлебнул из стакана. — Эта неуемная природная сила каждый день подсылает мне кого-нибудь эдакого. Лично ты удостоил меня визитом трижды. Точнее, твои двойники. Убивать я тебя… их, — Макс поправился, — не могу, нам город нужен целый, невредимый и в новенькой пластиковой упаковке. Приходится только выводить их на чистую воду. Но тебя-то я всегда смогу отличить, — и Макс подмигнул ему.

Романов отвернулся:

— Я давно не с тобой, Максим Юрьевич. Не тяжело тебе, быть одному и всегда в белом? Всегда на коне, всегда при луне?

Макс поправил очки и принялся поднимать зеркало.

— Ну-ка, ну-ка, не повредили ли мы самое ценное… А ты изменился, Митя, — сказал Макс, смотря на Романова в отражении. — И ты мне таким не нравишься.

— Как выяснилось, я много кому не нравлюсь. Почти всем. Что ты собираешься делать дальше? Город в руинах, завода нет.

Макс с сожалением вздохнул:

— Ну отчего ж ты так плохо меня знаешь, дружище? Склады забиты стеклами доверху, часть я спрятал. Наш санаторий для всех желающих будет функционировать лет сто — сто пятьдесят. Да и завод можно восстановить, технологии известны. — Макс постучал пальцем по голове. — А еще я хочу, чтобы ты был главным здесь. Работа тихая, непыльная, при мне.

— А люди? — сказал Романов.

— Заканчивай, Митя, — поморщился Макс. — Люди превратились в крыс, мечущихся по городу, не зная, что им делать. Оглянись — кругом звери, они больше не станут строиться и заполнять бумажки, время прошло. Сейчас они жадны, голодны и очень злы. Угадай, между прочим, на кого? Они ждут прихода новой силы. Люди всегда будут ждать лучшей участи. Грести бонусы, и ждать. Будут мучиться, приезжать сюда снова, и опять ждать. Я этого насмотрелся. Скоро, очень скоро мы получим пульт управления и поставим его на службу всем желающим. Понятно?

— Мне — да, — Романов поднялся и тоже подошел к зеркалу. — Остался всего один вопрос, Максим Юрьевич, — что ты собираешься делать с своим другом Митей Романовым, когда доберешься куда хочешь? Ну, если он не захочет делиться пультом?

Макс продолжал смотреть в глаза отражению Романова.

— Митя, что было написано на сарае за Сашиным домом?

— Со стороны забора, на верхней планке?

— На верхней планке, — Макс не отводил глаза.

Романов отвернулся и смотрел на то, как двигаются солнечные лучи, как они подрагивают и рисуют пятна на полу вагона. Он вспомнил, как карандашные линии заполняли белый лист, когда она рисовала. И ее испачканные тушью пальцы, и прядь за ухом, искусанные в задумчивости губы.

— Не помню. При чем сейчас Саша?

— При том, — Макс заговорил зло и быстро. — Это твое больное место. Буду жать, пока ты не очухаешься. Не хочешь становиться взрослым? Заставлю. Именно за этим сараем я рассказал Саше про компас. И когда она немножко подросла, утешил ее на твой счет, хорошая девочка была, нежная. И у этого утешения были два прекрасных последствия, которым ты, Митя, стал отличной нянькой, таких в культурной столице только поискать. Высшее образование, с проживанием, к тому же совершенно бесплатная. Ну что, идешь со мной? Скоро тупик, пора, допивай свой чай.

Железный невидимый кулак выбил из легких весь воздух. От дамбы не осталось и следа, жалящая волна накрыла его. И тут же последовал еще один удар, осязаемый — от Макса.

Они рухнули в стеклянную пыль, Романов уворачивался и пытался подползти поближе к двери — он знал, что Макс сейчас сильнее, чем он со своим больным плечом, и Макс его достанет. Поезд почти остановился. Макс на секунду ослабил хватку, и Романову удалось высвободиться. Не понимая, откуда берутся силы, он вскочил на ноги, рванул на себя верхний ящик, и лавина стеклобоя, сверкая осколками, скрыла Макса под собой. Романов, застонав, поднял зеркало и протиснулся на площадку, залитую солнцем.

Ветка была заброшенной, трава поглотила рельсы, Романов тяжело и устало шагал по давно сравнявшимся с землей шпалам. Силы кончились еще на половине пути, плечо онемело, изогнутые рога диковинных оленей, сплетающиеся с ветками деревьев на раме, впивались в ладони. С каждым шагом казалось, что он теряет цель и смысл. Он нес зеркало на плече, стараясь не смотреть на свое отражение, а когда поднимал глаза, все кругом удваивалось, как будто предлагало сделать выбор. Романов не узнавал себя в серебристом стекле: ссадины и царапины, перебинтованное плечо, обострившиеся черты, холодный взгляд — рядом с ним по шпалам шагал кто-то чужой. Зачем он здесь? Испуганные, одинокие, лишенные надежды и желающие растерзать его люди метались по городским улицам совсем недалеко, за перелеском. Но он шел не скрываясь, потому что больше не боялся их.

Сторожка стояла в глубине заросшей поляны, подробно собранная из всех страхов, снов, и слов рукописи, все было точно так, как та обещала. На невысокий забор из палисадника навалился шиповник, дворик перечеркивали пустые бельевые веревки, поодаль виднелась поленница, рядом с ней желтела рукоятка топора.

Он поставил зеркало на землю и понял, что не знает, какой Романов подойдет сейчас к двери. Тот, что мирно спал в кресле посреди залитого солнцем двора пятиэтажки, или тот, встревоженный из полутемного кабинета квартирной хозяйки? Орущий с трибуны в тесном пиджаке, или почти хрустальный Романов, обнимающий Свету? Или совсем новый Романов, ненавидящий, из грузового деревянного вагона? Он пошарил рукой с обратной стороны зеркала. Когда целую вечность назад он бросал курить, то в отчаянии сунул за раму мятую пачку сигарет. Отвернувшись от ветра, он щелкнул зажигалкой.