Магистр - Дмитрий Дикий

Прошло время – год, десять лет, век, и всадника прибило к берегу. Он уперся ногами в камни, открыл глаза и увидел луг, на котором пасся конь. Прямо за лугом вновь лежала вода, а чуть поодаль было видно начало стрелы акведука, уходящей вдаль, насколько хватает глаз.

– Wrattlescar, Wrattlescar, – пробормотал всадник, с трудом поднимаясь, –

The best of the water isles.

Strong are your walls, and far

The aqueduct arrow flies[172].

Впрочем, когда он добрался до начала пути, он обнаружил себя в прохладном предвечернем сентябрьском поле между городами Верден и Сюлли. По Священной дороге ехали грузовики с боеприпасами, на нем снова был серый редингот с бархатным воротником, а правая рука сжимала тонкую трость с серебряным набалдашником в форме мифического цилиня, – то ли летучей змеи, то ли китайского льва, поблескивавшего в скупом ноябрьском солнце рубиновым глазом.

«Посреди весны вспомнил осень. Вдоль трамвайных путей вдруг становятся заметны рябины, печально разводящие зелеными рукавами с кружевными манжетами. Сжимающие пригоршни коралловых бусин. «Один лист – уже осень».

Это не твое воспоминание, Митя. Это не твои образы: ты человек слов, а это картина. Ты смотришь на рябины глазами художника и испытываешь… ностальгию. По Москве. Ты в Москве, Дмитрий Дикий. Нельзя испытывать ностальгию по дому, будучи дома. Кто же вспоминал сейчас рябины перед Троицей на Самотеке? И почему у тебя такое ощущение, будто ты Марсий, Митя, Марсий с содранной кожей, а не мельник?»

– Из Митиного блокнота, весна 2020 года

– Кажется, я жив, – бормотал себе под нос Винсент Ратленд, направляясь к дороге и прилагая массу усилий, чтобы не упасть. – Благодарю вас, о Жуки.

Случилось странное. Когда магистр искусств обнаружил себя ровно в том же поле под французским городом Верден, откуда он ушел в Ур стылой зимой 1916 года, вокруг не изменилось ничего. Как будто вырезали из трехмерного пространства участок по форме Винсента Ратленда и держали его незанятым, пока он не вернется. Вот он и вернулся.

В глазах у магистра искусств было горячо и красно, но он стоял на ногах и, с изумлением оглянувшись, увидел: зима кончилась. Прошли весна и лето. Он стоял на все еще цветущем лугу, усеянном поздними маками, и ничто не напоминало о войне и Жюльене Шателе, кроме Дороги жизни. Ратленд сделал усилие и сошел с места, осознав только в этот миг, что в руке у него уже не прямой меч Делламорте, а трость. Он не увидел, что место, с которого он, наконец, сдвинулся, сделав шаг к дороге, с облегчением сравнялось с остальным полем. Снег растаял, и участок зимы покрылся травой и усеялся маками, словно каплями крови. Не так далеко от Дороги жизни стояла и машина магистра, целая, невредимая, словно минуту назад оставленная. Магистр в задумчивости смахнул с ветрового стекла ледяную порошу и скорее упал, чем сел на водительское место. Ему показалось, что он поймал отражение чьего-то радостного голубоглазого взгляда в зеркальце, но это было просто летнее небо.

Далее в нашем повествовании образуется провал. Не стандартный разрыв, вызванный необходимостью перенестись из одного эпизода в другой, а провал в памяти Винсента Ратленда, который автор может лишь попытаться восполнить самостоятельно. Нам известно, что машина героя выехала на Дорогу жизни и направилась к Сюлли, где магистр собирался получить свежую информацию о развитии событий в войне в целом и под Верденом в частности. Известно нам также и то, что не было известно магистру, а именно, что штаб-квартира французов к тому моменту покинула Сюлли, потому что Верденская мясорубка подошла к концу, и кошмар, длившийся многие месяцы, начал заканчиваться. Фронт разбирал трупы, раненых… Всущности, и герой наш был среди них – среди раненых и почти трупов, хотя он бы, наверное, очень удивился, если б ему это сказали. И тем не менее произошло невероятное: Ратленд отключился за рулем, машина потеряла управление и врезалась бы в противопоток, возглавлявшийся в тот момент тяжеленным грузовиком с красным крестами на бортах, если бы в последнюю секунду уже почти отсутствующее сознание магистра не дало его рукам команду вывернуть руль вбок. Аварии не случилось, но Винсент Ратленд, находившийся в автомобиле, так своевольно ведшем себя на Дороге жизни, теперь сидел без движения с запрокинутой головой.

Грузовик с крестами, постояв пару секунд, поехал дальше, оставив в усыпанном маками поле у обочины медсестру, направившуюся к вильнувшей на обочину машине. Мы поднимаемся вверх, к пасторальным облакам, и видим веселый пестрый луг, пересеченный дорогой пополам, как циферблат стрелками, показывающими ровно шесть часов. Видим, как осторожно, с опаской приближается к недвижимой машине девушка в белом одеянии медсестры, как играет солнце бликами в ее светлых волосах. Мы почему-то чувствуем, что ей страшно. Она не кидается к водительскому месту, как должен кинуться к месту происшествия обычный тренированный войной медработник, а идет, словно борясь с собой, будто не потерявший сознание человек с закрытыми глазами сидит внутри странной машины, а неведомое чудовище, затаившееся в ожидании неосторожной жертвы. Она все-таки подходит и заглядывает внутрь. Потом она садится в машину. Через минуту машина трогается, осторожно выруливает на дорогу и едет прочь от Сюлли.

Что произошло между Машенькой Ордынцевой и Винсентом Ратлендом там, куда они приехали, и куда именно приехали они? Как бывшая русская арфистка вытащила своего бывшего дирижера из небытия, черным огненным языком выплеснувшегося из Ура и попытавшегося утащить его назад, в смерть, случившуюся там, в огне несущих гибель стрел посреди океана? Как он позволил ей себя спасти? Может быть, просто не мог не позволить? Может, в дело пошел морфий? Мы не знаем, а знаем лишь, что ближе к полуночи уже знакомая нам машина подъехала к небольшому двухэтажному дому, стоявшему у кромки леса и пустовавшему ввиду обычных происшествий военной поры. Из этой машины вышли двое, причем на медсестре уже не было опознавательных медсестринских знаков – лишь простое серое платье, а человек, покинувший водительское место, шел самостоятельно, хотя и слегка прихрамывал. Тишина, окружавшая заброшенный дом и поглотившая ночной лес, не была нарушена ни единым словом; двое вошли в дом, причем на пороге, где человек с тростью придержал дверь, пропуская давешнюю медсестру вперед, она помедлила и попыталась разглядеть что-то в его лице. Дверь закрылась, луна ушла за тучи, упала ночь, а утро не застало возле дома ни машины, ни людей.

По сути, нам точно известно лишь, что машина нашего героя, вернувшегося из Управляющей реальности, успешно выехала на Дорогу жизни, а через некоторое время он объявился в другом месте. И все.

* * *

Здесь прошло меньше полугода. Там… Там ему не удавалось считать время, потому что там оно шло по своим законам: то замедлялось, то неслось галопом.