Апейрогон. Мертвое море - Колум Маккэнн

226

Однажды утром после теракта позвонил Нетаньяху. Визгливый сигнал телефона показался громче, чем другие. Трубку сняла Нурит. Она была знакома с Нетаньяху еще по школе. В университете они дружили. Журналист в доме услышал их разговор. Нет, сказала Нурит, в ее доме мы не сможем его принять. Она повесила трубку, а потом сняла совсем. Через неделю у нее снова состоялось интервью. В убийстве не повинны боевики, сказала она. Боевики – это такие же жертвы. Виноват Израиль. Кровь на его руках. На руках Нетаньяху. На ее тоже, сказала она. У нее не было иммунитета, все – соучастники. Притеснение. Тирания. Мегаломания. Ее показывали на государственном телевидении. Комментаторы говорили, что у нее шок. Но это совершенно не шок, отвечала она. Шок может быть только от того, что палестинцы не устраивали взрывы еще чаще. Израиль стоит на площади и зазывает собственных детей на бойню, говорила она. Почему бы не начать класть «Семтекс» в школьные портфели? У Израиля никогда не будет мира, пока он это не признает. В консервативных газетах рисовали карикатуры: Нурит в университетской аудитории в военной униформе генерала, вокруг лица закручена куфия. На либеральных радиостанциях рассказывали, что она не совсем нормальная еврейка, что ей промыли мозги, отец же у нее пацифист, он предал Израиль, он был другом Арафата. Она повернула колесико на радио. Сердце дрогнуло и разбилось, когда она услышала Шинейд О’Коннор.

Шли дни, недели, месяцы. Их засыпали телефонными звонками. Репортеры со всего мира. В основном европейцы, французы, эстонцы, шведы. Они хотели, чтобы она поучаствовала в их документальных фильмах. Ее беспокоило то, насколько им пришлась по душе ее позиция: она боялась превратиться в выразителя общественного мнения, в пешку. Она больше не хотела это обсуждать. Никакого телевидения, никаких газет, никакого ковыряния в старых ранах.

Она взяла академический отпуск и ухала в Лондон на одиннадцать месяцев. Хотела оказаться так далеко от Израиля, как это только возможно, очиститься от шума, галдежа, жалости. Приглашения приходили со всего мира, но она больше не хотела публично говорить о Смадар, ни за что, пока что она могла говорить о расизме, апартеиде, предрассудках, да, но не о том, что случилось с ее дочкой. Ей просто очень больно. Она взяла Игаля с собой. Двое старших мальчиков остались с Рами. Раздавались шепотки, конечно, но их с Рами они не волновали: ей нужно было это сделать. Открытое небо Лондона поддерживало ее на плаву. В этом городе был порядок, естественный ход вещей. Они с Игалем жили в семье в Хемпстеде – первый уровень трехэтажного дома в тюдоровском стиле, желтые розы на заднем дворе, ветки деревьев мягко постукивали по окнам. Она читала книги, писала статьи, долго гуляла. Перевела Мемми и Дюрас на иврит. В субботнее утро с лужаек соседних садов веяло свежескошенной травой. Игалю было пять. Он пинал перед собой футбольный мяч. Нурит шагала рядом, беспокоясь, что мяч может выкатиться на середину улицы. Она боялась сводить с него глаз. Он был самый маленький. Она его баловала. Они набирали Рами из телефонной кабинки в деревне. От красной телефонной будки исходило какое-то спокойствие: старая, со стеклянными вставными окошками, золотой короной над входом. У них был дома стационарный телефон, но прогулка к кабинке стала их воскресным ритуалом. Она поднимала Игаля, чтобы тот крутил цифры на диске маленькими пальчиками. Привет, папа, это я. Спустя какое-то время она забирала у Игаля трубку, наклонялась и обвивала рукой за талию, пока разговаривала. Ее не интересовали новости о Иерусалиме, или Израиле, или о чем-нибудь еще, она просто хотела услышать, что с мальчиками все хорошо. Зайдет ли Элик домой на следующей неделе? Получил ли Гай книгу, которую я ему отправила? Ты полил петунии? Видел, что Мико написала? Приехали документы из университета?

Иногда она украдкой выходила ночью из дома одна и звонила Рами снова, в темноте, в дождь. Она пыталась не говорить о Смадар: один звук ее имени скручивал пополам. Она скармливала аппарату целый карман пятидесятипенсовых монеток. Они падали вниз между минутами. Она желала ему спокойной ночи и снова шла домой в темноте. Утром будила Игаля, садилась за парту и писала академические трактаты. Она осуждала оккупацию, военную службу, расизм, близорукость. Она хотела протаранить стену своей злости, обратить ее в словесную оболочку. Переводы давались легче. Она всегда чувствовала в иврите что-то освободительное. Он возвращал ее к себе. Но временами она сомневалась в том, что даже иврит может ее спасти: она стала задумываться, пытаясь вспомнить нужное слово. Было странным гулять по Лондону и не видеть иероглифов, алефа, тава. Нет дома без языка. Она любила работу, мужа, детей, даже Израиль, или то, что от него осталось, изначальную идею, тлеющие руины, сердечный приступ отца. Иногда она думала, что вообще не станет возвращаться, но понимала несбыточность такого желания, ей придется вернуться, где еще можно жить, где еще она могла выжить, что еще она могла знать?

225

ИЗРАИЛЬСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО УБИЛО МОЮ ДОЧЬ, Haaretz, 8 сентября 1997 года. Дочь генерала обвиняет Израиль в убийстве, Yedioth Ahronoth, 9 сентября 1997 года. Семья убитой девочки считает, что Израиль плодит террористов, Associated Press Newswire, 9 сентября 1997 года. Мать жертвы теракта в Израиле обвиняет лидеров страны, Chicago Tribune, 10 сентября 1997 года. Скорбящая мать разносит правительство в клочья, Jerusalem Post, 11 сентября 1997 года. МАТЬ ОБВИНЯЕТ ИЗРАИЛЬСКУЮ ПОЛИЦИЮ В СМЕРТИ РЕБЕНКА, L. A. Times, 11 сентября 1997 года. Лишенная дочери мать обвиняет Израиль, Courier Mail, г. Квинсленд, 11 сентября 1997 года. БИБИ УБИЛ МОЮ ДОЧЬ, The Sun, 11 сентября 1997 года. Притеснение вынуждает арабов прибегать к жестокости, заявляет скорбящая мать, Moscow News, 12 сентября 1997 года. Мать обвиняет Израиль в ужасной смерти дочери, People’s Daily, Китай, 13 сентября 1997 года. Непростая ситуация в Израиле, The New York Times, 14 сентября 1997 года. В СМЕРТИ МОЕГО РЕБЕНКА ВИНОВАТА ОККУПАЦИЯ, Paris Match, 14–21 сентября 1997 года. «Вон из Ливана!»: крик матерей разбудил израильтян, Tel Aviv Journal, 19 сентября 1997 года. «БИБИ, ЧТО ТЫ НАТВОРИЛ?», Le Monde Diplomatique, 1 октября 1997 года.

224

У сестры Абир, Арин, была привычка вырезать статьи из газет. Чаще всего газеты использовали одну и ту же фотографию: ее сестра в возрасте девяти лет. Она складывала вырезки в коробку из-под обуви под кроватью, даже когда они поехали в Бредфорд. Иногда ночью, когда она не могла заснуть, Арин тянулась под кровать к коробке и просыпалась наутро с сестрой, раскиданной вокруг.

223

Абир подбросило в воздух с такой силой, что туфелька перекувырнулась и остановилась, упав пустотой вниз.