Дороги скорби - Павел Серяков

— Точно она?

— Да она это, она.

Кто-то тронул её плечо и вырвал сознание девушки из плена прошлого:

— Ты Фрида?

— Да, — ответила она. — Я.

Мужчина в дорогой одежде. Безумный взгляд. «Глаза рыбьи, — подумала девушка, — от этих глаз надо держаться подальше».

Позади обратившегося к ней стояла потасканная баба и теребила пальцами бусы:

— Точно она.

— Жизель, ты уверена?

— Да. Гляди, взгляд какой.

Ей стало страшно.

— Фрида, — человек с безумными глазами провел рукой по небритой щеке. Под ногтями кровь. — Ты вот хорошо сейчас подумай. Очень хорошо.

Он прижал её к себе. Одежда этого человека насквозь провоняла маслом. Фрида хотела кричать, но страх заставил лишь плотнее стиснуть зубы.

— Слепой Кузен. Тебе это имя знакомо?

Она оттолкнула его, но уперлась спиной в плечо какого-то зеваки.

— Смотри куда прешь! — гаркнул тот.

— Видимо, да, — грустно выдохнул мужчина с кровью под ногтями. — Иначе не пыталась бы удрать.

Он схватил её за талию и прижал к себе.

— Девке дурно, дорогу! — закричала Жизель. — Дорогу! Да дайте же пройти, — Жизель принялась расталкивать вокруг себя людей, создавая еще большую суету, привлекая к себе внимание и отвлекая его от Шального.

Человек с безумными глазами ударил Фриду. Движение короткое и резкое. Лбом в подбородок. Все случилось настолько быстро, что Фрида не успела ничего предпринять.

Шальной с девушкой на руках в сопровождении бордель-маман выбрались из толпы и, зайдя в подворотню, встретились там с Иво.

— Это еще кто?

— Не твое дело, — гаркнула Жизель. — Это дело «семьи».

— Слышь, старая. Все, что происходит в вашем гадюшнике, — мое дело.

— Псарь, — начал Шальной, — представь себе, что ничего не происходит.

— У меня туго с фантазией.

Шальной перехватил поудобнее тело девушки, и они продолжили движение.

— Вы действовали не так, как я велел.

— Псарь, не надо вот только за совесть тянуть.

— Вы сожгли живьем людей.

— И что?

— Ты в городе находишься.

— Жизель, научи Псаря разговаривать. Ни черта же не ясно, о чем он.

— Он о том, что будет расследование.

— Люди короля найдут и удавят всех, кто причастен к поджогу.

— Мы же под покровительством Псарни, нет?

— Шальной.

— Да?

— Ты идиот, — Иво тяжело дышал. Кашель, о котором он почти успел позабыть, вернулся.

Они вышли из провонявшей мочой и загнившим мусором подворотни. Улицы были безлюдны.

— Все на пожар смотреть пошли… — отстраненно констатировала Жизель.

— Идете в «Шелка…» подворотнями. Девку рекомендую оставить на улице.

— Нет, Псарь, она с нами.

Иво пожал плечами. Нанимателей он уже начал считать порядочными глупцами и более не удивлялся ничему.

— Надо денег. Прямо сейчас.

— Зачем это?

— Старая, я не с тобой.

— Иво, Жизель одна из нас. Она в «семье», — Шальной кивнул на свой кошель. — Бери, но за каждую крону отчитаешься.

Иво не раздумывая отстегнул мешочек с деньгами и убрал за пазуху.

— Каждая крона пойдет на то, чтобы… А, не вникай. Когда ваш притон попробуют поджечь, зовите стражу. Человека того вяжите, но не убивайте.

— Какой поджечь?! — Жизель бросилась на Псаря с кулаками. — Я тебе, уроду, последний глаз выцарапаю!

— Мальва, закрой уже пасть. — Она не отставала, и Псарь, дорожа своим глазом, оттолкнул её. Несильно, но так, чтобы та могла понять — дальше её будут бить.

— Я понял тебя, — улыбнулся Шальной. — Хитро. Давай, до встречи.

Они разошлись в разные стороны. Шальной с Фридой на руках и бордель-маман отправились к Рвачу, Иво — в златоградские трущобы.

Беззубый человек, больной лепрой, не сводил своих желтых глаз с Гончей. Полумрак и сырость. Запах смерти и обреченность. Мужчины, женщины, старики и дети. Их было много, и на всех была одна зараза и один голод.

— Я правильно тебя понял, Псарь?

Гончая старался не прикасаться ни к чему. Он не был брезгливым, но здесь речь и не шла о брезгливости.

— Да, Казимир, — он старался говорить уважительно. С Казимиром они знакомы уже очень давно, и уважение пришло раньше отвращения. — Ты неглуп.

— Я должен поджечь стену в борделе «Шелка герцогини»?

— Да.

— За это ты дашь нам денег.

— Да.

— Я знаю тебя очень давно… — начал Казимир и замолчал, не хотел говорить это при детях. — А итог?

— Тебя повесят.

— За поджог? За это уже вешают?

— Сегодня ты уже сжег «Вишневую косточку».

— Да? Вот это дела… И?

— Там погибли люди.

Толпа больных лепрой не сводила глаз с кошелька, побрякивающего в руках наемника.

— Зачем я это сделал? — равнодушно спросил Казимир. — Каков мой интерес в этих поджогах?

Он протянул руку за деньгами, но Псарь отступил назад.

— Зачем я это сделал?

— Во имя Господа. Ты решил собственноручно спалить рассадник блуда и похоти.

Каземир покачал головой.

— Лихо, — сказал он. Старик, стоящий на пороге смерти. Жалкая тень того, кем он некогда был. — Масло есть?

— Купишь.

— Иво, скажи мне: люди, вместо которых я отправляюсь на виселицу, того стоят?

— Нет, они уроды.

— Но я должен это сделать.

— Ради нашей дружбы.

— Ты отправляешь друга на смерть?

— Ты и так сдохнешь. Не будь бабой. Я даю тебе возможность… Нет, не тебе, а им. На эти деньги твои люди смогут перезимовать, не думая о пропитании. Ты умный мужик и знаешь писание, кричи громче и…

— Попаду в рай?

Гончая прыснул:

— Ага, как же. Будет скандал, но церковь переживает не лучшие времена. За тебя могут заступиться бородачи в рясах.

Глаза Казимира слезились:

— Это жестоко, Иво. Очень жестоко с твоей стороны. Ты понимаешь, что я не могу отказаться. Я возьму на себя смерть каждого сгоревшего при пожаре, а если нет… Ты же… — Казимир не смог закончить, но представил, как наемник убивает больных лепрой людей. По его щеке пробежала слеза.