Дороги скорби - Павел Серяков

— Что ты как баба, а? Иво, я уже принял решение. Ты остаешься, но заказами больше заниматься не будешь.

— Кац.

— Ты слыхал о человеке, которого зовут Рвач?

— Да.

— Что ты о нем слышал?

На улице выла бездомная собака. Иво сжал кулаки:

— Бандит с большой дороги. У него брат — Шальной. Был еще Кузен. По слухам, к смерти Кузена причастен Крыса. Падла Рихтер…

— А ты знаешь, что Рвач и его парни выкупили «Шелка герцогини»?

— Слыхал.

— С этого дня ты представляешь Псарню в «Шелках…»

— Кац, иди на хер.

— Иво, они платят хорошие деньги.

— Кац, я не нанимался вытирать задницы козлам, пришедшим в город из лесу.

— А пора уже.

— Кац, — Гончая умоляюще посмотрел на хозяина, — ну серьезно!

— Да. Парни они толковые и платят. Если не защита Псарни, их дельце сожрут и не подавятся.

— Кац.

— С завтрашнего дня ты представляешь там цех. Решай вопросы, давай советы, пей, зажимай потаскух. Делай что хочешь. Это твой заслуженный отдых. Не смотри на меня волком, потом спасибо скажешь.

Иво попытались выставить, и то была первая ошибка Рвача. Наемник не дал схватить себя за шиворот, и глиняная кружка разбилась о лоб бугая. Уйдя от удара, он схватил здоровяка за запястье, и то надломилось. Хрустнуло, как сухая ветка. Второму хватило хлесткой подачи в рыло. Хрящ тоже хрустнул, но на ветку похоже не было.

— Вы на папку-то не лезли бы… — прошипел он. — И не таких дядя умеет удивить.

— Беззубая тварь!

Наемник проигнорировал.

— Вы не мужики, так, бабы, и мочитесь сидя. — Он увидел проституток, которые прибежали поглазеть на драку, и обратился уже к ним: — Девочки, это не вам. Не обижайтесь.

Верзила выл, держась за руку. Тот, что со сломанным носом, еще не пришел в сознание и хрюкая пускал кровавые пузыри. Гончая толкнул лежачего ногой, чтобы тот ненароком не захлебнулся.

Открылась дверь. Из ночной тьмы в бордель сунули свои поганые рожи люди в кольчугах. Накидки с гербом Златограда и жадные до дармовой выпивки глаза.

— Драсьте, — прорычал Гончая. — Вам тоже?

Пожилая баба в красном платье выскочила вперед Иво и, подбежав к страже, начала кудахтать что-то о делах сердечных и дружеской потасовке. Разбитая посуда и переломанный стол в понимании Иво не походили на потасовку закадычных приятелей, но проще было промолчать.

Когда все улеглось, Гончая снова пил пиво, но на этот раз Жизель принесла ему квашеной капусты, и Иво сообразил: «Все дерьмовые истории начинаются с вонючий капусты».

Потом по лестнице спустился Рвач. Взволнованный, заведенный.

— Псарь! — крикнул он. — Живо сюда.

— Я тебе не собака. А если и собака, то у меня уже есть хозяин.

Иво говорил тихо, но знал, что Рвач услышал его.

— Ваше величество, не соизволите ли подойти на разговор?

— Шут гороховый, — буркнул Псарь и поднялся, взяв со стола кружку пива. — Что тебе?

— Кто стоит за «Вишневой косточкой»? — крикнул с лестницы Рвач. — Опасные люди?

Псарь махнул рукой:

— Не опаснее других.

— Поговори с Шальным, нужно решать вопрос. И… — Хозяин борделя повернулся к Жизель: — Приведи его в порядок. Вымой и дай ему бабу. Времени у вас мало, потому начинай прямо сейчас. Будет сопротивляться, говори мне.

— Не будет, — заливая глаза, ответил Псарь. — Сдамся без боя.

Погожим летним утром, когда двое всадников в дорожных костюмах погнали коней по большаку в направлении Миглардского герцогства, проводив взглядом самых дорогих для себя людей, Фрида направилась к храму, дабы помолиться за брата и молить Господа о защите Фридриха от бед и напастей на пути воина. Безумная радость за брата соседствовала с девичьей тоской и волнением, но теперь Фридрих мог постоять за себя, и девушка грезила встречей со своим бойцом, не успев толком по нему соскучиться.

У самого входа в храм она остановилась, прислушиваясь к крикам и ругани, а после сменившийся ветер донес до нее тяжелый смрад пожара, в который было инкрустировано нечто более страшное. Мимо пробегали люди с ведрами, вниз по улице текла вода, и крики, крики ужаса заставили её память вернуться в тот роковой день, когда мама велела ей разбавить молоко водой, потому что Росинка перестала его давать. Фрида пошла вслед за бегущими людьми и, свернув за угол, оторопела от увиденного. В центре Златограда огонь пожирал дом, на входе которого висела табличка с надписью «Вишневая косточка». Она видела, как пламя ползет по стене, вором проникает в окна, не обращая внимания на крепко затворенные ставни.

Страшная суета. Возня, вопли и ужас.

— Двери заколочены!

— Тащи молот!

— Да сгорят же! Живьем!

Крики горожан за пределами объятого пламенем борделя. Вой, доносящийся из «Косточки…» Смрад уже горящих тел.

— Ставни тоже закрыты!

Крепкого телосложения стражник налег на дверь, но та не поддалась. Налег еще раз и еще. Тщетно.

— Заперта! Она заперта изнутри!

Колокольный звон пролетел над улицами. Фрида не могла оторвать глаз от горящего борделя. Страх парализовал её, и прямо сейчас она вновь стала десятилетней девочкой. Из её рук выпал горшок, и черепки разлетелись в разные стороны. Дверь открылась нараспашку, и в дом вбежал брат в окровавленной рубахе.

— Дай дорогу! — По улице медленно двигалась повозка с бочками. Она услышала плеск воды. — Дай дорогу! — Она не могла понять, её кричат или нет, но и пошевелиться не могла тоже.

— Люди погибают! Дура, сейчас стегану!

Крики, едкая вонь дыма. Звук хлыста и короткий, но громкий выкрик. Кричали не ей. Фрида не отводила глаз от торчащих из ставень гвоздей. Сработано топорно, но действенно. Вокруг нее успела образоваться толпа зевак. Стражник, пытавшийся вынести дверь плечом, принял из рук оружейника молот и как следует саданул по обитой металлом двери. Звон, хруст и грязная брань. Стоило приоткрыть дверь, язык пламени вырвался наружу и облизал лицо своего освободителя. Девушка услышала, как запертые на втором этаже люди пытаются выбить ставни. Не могла, но услышала скрежет ногтей о дерево. Мама скребла ногтями пол, когда человек в стеганом ватнике рвал на ней одежду, нажимая коленом на грудь.

— Они же заживо горят!

— Да куда ты льешь?!

— Вон эта девка! — этот выкрик прозвучал позади нее, но она не успела сообразить, что к чему. — Она, родимая.

Гул голосов, криков, брани и колокольный звон смешались в единый оглушающий грохот, подобный рокоту прибрежной гальки во время шторма. Он пугал, оглушал и завораживал. Она вышла на улицу, держа Фридриха за руку, и рядом не было никого, кто бы велел детям закрыть глаза. Изба с деревенскими охвачена огнем, трупы солдат на залитой кровью земле. Потом она вспомнила Рихтера. Всем сердцем она презирала этого человека, но он сказал сироте закрыть глаза и не смотреть на убийство.