Дороги скорби - Павел Серяков

На поясе Шального висела черная шелковая лента. На шее хозяина «Шелков герцогини» — черный шелковый платок. Каждый, кто соприкасался с ними, знал: опасные люди, пробившиеся с самых низов. Бандиты, сколотившие состояние на грабеже торговцев близ пограничных земель. Они называли свою ганзу семьей и не давали своих в обиду, но уже пять лет носили траур.

— Шальной, брат. Ты решил вопрос с защитой нашего дела?

— Да, братец Рвач, решил.

— Коней в стойло, — бросил Рвач своим людям. — Этот вечер ваш. Пейте, веселитесь. Девки за счет заведения… — Он подошел к Шальному и обнял его, трижды похлопав брата по спине. — Надо бы промочить горло.

— Успеешь… — Шальной был детина не из робкого десятка, но перед братом всегда испытывал волнение. — Ты мне скажи…

— Скажу.

— У нас добрый десяток людей. К чему нам еще защита?

Рвач, тот, что в «Шелках…» был за главного, не выделялся среди иных людей ни ростом, ни силой, но его уму мог позавидовать любой.

— Затем, что теперь мы не ганза головорезов, а деловые люди. Мы платим королю налог. С налога король платит страже, и стража ходит к нам в бордель помацать девок. Смекаешь?

— Не-а.

— Мы богобоязненные златоградцы. Мы не нарушаем закон, — он перешел на шепот. — Не своими руками. Ты купил нам защиту?

— Купил… Но.

— Но?!

— Рвач, очень дорого. Прям до жопы, как дорого.

— У кого?

— У Псарни.

Взгляд Рвача прояснился. Диавольские огни погасли, и он улыбнулся:

— Вот учил тебя покупать, что подороже, и видишь, не зря учил.

— Так-то оно так, но… Херню какую-то Кац впарил. Мне так кажется.

— Ну-ка.

— Да тебе самому бы посмотреть на него, правда. Вдруг я ошибаюсь.

— Где живет?

— А пес его знает. Он с утра до ночи в «Шелках…". Сидит пиво лакает и в стену пялится.

— Ладно… Погутарю с ним.

Шальной открыл перед братом дверь.

— Я пока тебе кадку воды велю набрать, а Псарь… Вон он сидит, видишь?

— Вижу. Не дай Бог, Кац нас кинул…

Он сидел у самой стены. Так, чтобы видеть весь зал. Черные, не стриженные уже несколько лет волосы сальными паклями падали на лицо. От Псаря разило так, что каждому было очевидно: воды этот человек боится как огня.

Рвач сел напротив и жестом велел убрать со стола пустые кружки.

— Еще пива, — бросил наемник из Псарни, не обращая внимания на хозяина борделя. — Чем быстрее, тем лучше.

Глава «семьи» пристально оглядел защитника, услуги которого влетели его предприятию в копейку. Четыре передних зуба у Псаря были сломаны, волосы прятали половину лица, но Рвач уже знал, что наемный убийца слеп на один глаз.

— Объясни мне, милейший, — процедил Рвач, — что в тебе такого на двадцать пять крон в день?

— Я хорош собой.

— От тебя разит, как от скотобойни, и ты…

— Рвач, что тебе от меня надо?

— Мне нужен человек, который знает свое дело, а не жрет за мой счет.

— Иди и скули Кацу, а мне пусть принесут пива.

— Пива?!

— Ну или как вы свою мочу называете?

— Ты ничего не путаешь, а? — Рвач терял терпение. — Рвань ты вшивая.

— Как скажешь.

— Твою мать… Видит Бог, я пытался. — Рвач вышел из-за стола и направился на второй этаж борделя. Туда, где в кадке горячей воды его уже ожидала одна из девочек. Проходя мимо парней, с которыми он прибыл в Златоград, хозяин «Шелков…» наклонился и сказал одному из них: — Вон там сидит хер, которого там сидеть не должно. Ясно?

— Хера на хер.

— Умница.

— А ежели он буянить будет?

— Сломайте ему что-нибудь.

— Поняли тебя, хозяин, — почти что хором ответили верзилы. — Сейчас все будет.

Громилы как по команде отодвинули от себя кружки и переглянулись.

— Ты справа, я слева. Разговоров не разговариваем, — обратился один из них к своему дружку. — Это все-таки Псарь, и потому гасим сразу.

Оба понимали, что Иво при оружии, и рисковать жизнью просто так не хотел никто из них. Рвачу это было уже неинтересно. Никто из людей, взятых на зарплату в «семью», прежде не подводил его доверия.

На втором этаже «Шелков герцогини» было пять просторных комнат для состоятельных гостей. Ковры, гобелены, чистые простыни и набитые гусиным пером подушки. Курились благовония, в серебряных мисках лежали яблоки, груши и иные фрукты. Первый этаж борделя, за исключением зала со столами, предназначался для людей попроще, и потому ничего похожего на вышеупомянутую роскошь там не было. Рвач умел считать деньги и кое-что понимал в своем новом деле. Огорчало лишь то, что над фруктами уже летают мошки, а девочки скучают без дела.

— Шальной, — он заговорил с братом сразу, как вошел в свою комнату и увидел там кадку и исходивший от воды пар. — Надо поговорить.

— Ты уже видел нашего Псаря?

— Видел. Какого лешего ты его сюда пустил?

— Выглядит он неказисто, — ответил Шальной, помогая брату снять дорожный плащ. — Но тут дело не во внешности. Так Кац говорил.

— Что еще говорил Кац?

— Что этот одноглазый — матерый резчик. Ни разу не попался за работой.

— Сомневаюсь. Думаю, нам загнали дрянь просто потому, что мы чужие в этом городе. — Рвач стянул с себя сапоги. — Что еще?

— Кац говорил, что в деле одноглазый очень давно и… не помню слова этого, заумное. Короче, он самый старый из убийц Псарни.

— Сколько ему?

— Сорок один или что-то такое.

— Да уж… — Кожаные штаны полетели на пол. — Что еще?

— Что он воспитал двух учеников и те показывают результаты. Он еще… Хер его знает. Не верю я в это.

— Что?

Рвач залез в горячую воду и застонал:

— Мать моя, как хорошо. — К нему тут же прижалась хорошенькая брюнетка, от которой приятно пахло маслами. Проститутка была молода, но сведуща, и потому старалась не вдаваться в подробности разговора братьев, лишь грелась в воде и по-идиотски хлопала глазками, при этом поглаживая Рвача за разное.

— Кац сказал, что этот одноглазый убил Гуго.

— Гуго? Этот? — глаза Рвача округлились. — Да брехня. Я слышал, что отряд Гуго размотало на потроха какое ни то лихо. Волкодлак, что ли. Говорили, что кишки с потолка свисали.

— Кац сказал, что именно этот. Да никто ж не видел этих кишок. Просто слух пошел. Так, мол, и так: Гуго порешили.