Дороги скорби - Павел Серяков

— Ты же помнишь Гуго. Падла он был, сущий зверь… Был зверь.

— Ну вот, этот Псарь его и почикал.

— Еще что?

— Достал ты со своими «что еще»… Да вроде бы все.

— Схожу завтра к Кацу, сам выслушаю все это. А теперь о насущном. Людей у нас нет совсем. Зал пустой, пиво киснет. Девки не заняты.

— Рвач, я заметил это и сам.

Рвач осмотрелся по сторонам, словно что-то ища. Слова брата занимали его не так сильно, потому как решение вопроса лежало на поверхности.

— Кто у нас конкуренты?

— Состоятельные господа ходят в «Вишневую косточку». Златоградцы не меняют привычек. Мне так сказали.

Рвач провел ладонью по гладкой спине своей брюнетки, что-то прошептал ей на ухо, и та захихикала:

— Где у нас мед?

— Распоряжусь, принесут. Как быть с делами? Давай мы договорим, не хочу смотреть, как ты с этой лярвы мед слизывать будешь, — Шальной поморщился. — От одной мысли, что ты её там вылизывать собрался, блевать тянет.

— Кто стоит за «Косточкой…»?

Шальной отвел глаза.

— Кто? — Рвач повторил свой вопрос, но поднял вверх указательный палец: — Не отвечай, — хозяин борделя улыбнулся. — Слышишь это?

— Возня какая-то внизу.

— Псаря твоего выставляют. То, что не знаешь наших конкурентов, Шальной, это очень плохо. Должен был все узнать до моего приезда. Это, брат, непрофессионально.

Шальной продолжал разглядывать мысы своих сапог.

— Вели бордель-маман зайти. Пока свободен, завтра все обсудим.

Стук в дверь. Внизу кто-то заверещал, да так высоко, что и понять, мужик то орет или баба, было невозможно.

— Да, — медленно процедил Рвач, когда в дверь постучались еще раз. — Да заходи ты.

— Милостивый государь, — в комнате появилась женщина в красном платье. — Девочки готовы работать. Стол накрыт, покупаетесь и будете кушать. Я краем уха услышала, что мед нужен, так его сейчас же подадут.

— Жизель, не поверишь, как раз о тебе говорили.

Жизель изобразила смущение. Вышло погано.

— Медом Алиску обмазывать будете?

— Да, — ответил Рвач. — Ты была внизу? Слыхала, кто так орал?

— Пьяница из Псарни двух ваших ребят уделал.

— Что? — разом воскликнули братья. — Что сделал?

— Тому, что совсем туп, он кисть вывернул до хруста. А рыжему сломал нос. Крики были такие, что стража с улицы прибежала. Они как Псаря увидели, так сразу за оружие.

— И?

— Сейчас они с девками, стражи эти. Девки-то все равно скучают ходят. Ну его, это лишнее внимание, — Жизель махнула рукой. — Нам лишнее не нужно.

Рвач посмотрел на брата.

— Учись работать, — бросил он Шальному. — Жизель, можешь идти.

Она кивнула, но уходить не собиралась.

— Что-то еще?

— Ходила за хлебом сегодня.

— Избавь меня от этого. Неинтересно.

— Жизель, иди, — Шальной взял бордель-маман за руку и повел к выходу. — Брат с дороги устал, ему плескаться надо, а не о твоем бабьем слушать.

— Я видела ту сучку, которая отравила Кузена.

В комнате воцарилось молчание.

Агни умерла несколько лет назад. Лекарь, что наблюдал за ней, пытался объяснить что-то о жидкости в легких. Клялся, что сделал все, на что только способна медицина, но этого было недостаточно. Теперь Агни спит вдали от матери за домом, в котором прожила последние десять лет своей жизни, а лекарь, который до последнего кричал о её больных легких, нашел свое пристанище на дне колодца. Старуха-сиделка поклялась, что будет держать язык за зубами, и пока данного Гончей слова не нарушила.

Кончина девушки, ради которой Иво вернулся с дорог Мертвых, ради которой потратил свою жизнь и здоровье, убивая людей, расставила все по местам. Псарь никогда не считал себя важной фигурой и никогда не переоценивал собственной значимости, рассудив, что здесь его более ничего не держит, Иво стал брать большее количество заказов и пить в два раза больше прежнего. Резня, пиво, драки, рвота, резня, проститутки, пиво и драки. Водоворот, из которого он не мог и не хотел выбираться самостоятельно. По меркам Псарни он уже считался ветераном, и Кац не раз говорил ему:

— Нет, Иво, ты мне, конечно, дорог, но я не могу больше нагружать тебя работой. Ты, друг мой, сдохнешь как пес и через это посрамишь цех.

Под псом Кац подразумевал смерть от рук какого-нибудь ханыги или от холода. Их с хозяином Псарни не связывала дружба или иные не относящиеся к деятельности цеха обязательства, и то, что старик побеспокоился о своем подчиненном, сам Иво воспринял как оскорбление. Ему было предложено уйти на покой, а уходить было попросту некуда. Старый пес стал не нужен, и каждый знал, что нет ничего страшнее, чем обида старого волкодава, неспособного на жизнь в отрыве от кровопролития.

— Вот, Иво, пять сопляков, — объявил как-то старик. — Они хотят в цех, и я не вправе им отказать. Обучи их, введи в курс дела, натаскай, и мы посмотрим, сколько щенков доживет до цеховой нашивки.

Гончая взялся за работу и спустя год привел Кацу двух человек.

— Остальные пытались сбежать, — сказал он тогда. — Не вывезли телеги.

— Они уже кормят червей?

— Окуней и раков.

— Славно, — сказал тогда хозяин Псарни. — Как вас зовут, Псари?

— Якуб и Давид, — отвечал за учеников учитель. — Они родились в Мигларде.

— Они хороши?

— Даже очень. Якуб… — Гончая сделал паузу, давая Якубу выйти вперед. — Якуб знает толк в отравах. Прекрасно стреляет из лука. Клянется, что и врачевать умеет.

— Это так?

— Да, — глядя Кацу в глаза, сказал Якуб, — это правда.

— Иво, — Кац ухмыльнулся так, как ухмыляться умеет только он. — Ты научил сопляков смотреть мне в глаза?

— Да.

— Наглый ты пес. Что со вторым?

— Давид сильный.

— И все?

— Давиду больше и не нужно.

Иво прекрасно помнил, чем кончился тот разговор. Учеников Кац отправил вниз, а с Гончей продолжил:

— Время покажет, как ты справился с работой. Спасибо тебе.

— Кац.

— Да, Иво…

— Я еще пригожусь. Не нужно. Не спеши ты решения принимать.

— Иво.

— Кац, не гони в шею. Что мне, на колени встать?

— Иво.

— Кац, старый диавол. Не надо! После стольких лет?