Держи меня крепче - Сьюзен Льюис

– Пока трудно что-либо предполагать. Сам я еще ни разу не переговорил с Шарлоттой. Я ее даже не видел. Все контакты пока исключительно через адвоката.

– Полагаю, ты звонишь, чтобы узнать последние новости о Хло?

– Только для того, чтобы подбодрить Шарлотту, сказать ей, что с девочкой все в порядке.

– Можешь так и сказать! Скажи ей, что девочка чувствует себя прекрасно. И даже если бы это было не так, все равно ты обязан поддержать ее морально. Зачем понапрасну расстраивать человека?

– А вот сейчас ты начинаешь пугать уже меня! Так что там происходит на самом деле?

– Девочка молчит! – неохотно призналась Трейси. – Она совсем перестала разговаривать. Точно в таком же состоянии ее в свое время обнаружила и Шарлотта. О чем она сама изложила в своих отчетах. За все время общения с малышкой мне удалось добиться от нее лишь пары слов. Она попросила, чтобы ее отвезли к мамочке. Как я понимаю, под мамочкой она имела в виду Шарлотту.

– Ах ты, боже мой! – расстроенно воскликнул Томи. – Нет! Этого я ей рассказывать не стану! Правильно ты сказала! Не в ее силах что-то изменить! Так что толку еще больше усугублять ее отчаяние? На нее и так валится со всех сторон.

Внезапно Трейси почувствовала страшную усталость. Пообещав Томи, что она и впредь будет держать его в курсе тех новостей, которые позволительно сообщать ему, она отключила свой телефон и погрузилась в унылые размышления. Да уж, думала она, будущее Шарлотты и Хло исключительно в руках Всевышнего. Или в руках очень хороших адвокатов. Впрочем, даже если Шарлотте удастся избежать серьезного наказания за похищение ребенка, шансы на то, что ей позволят хотя бы издалека взглянуть на Хло, практически равны нулю. И скорее всего Шарлотта и сама отлично понимает это.

Шарлотта сидела на грубой железной кровати, обхватив руками колени и низко опустив голову, чтобы не видеть грязно-зеленых стен камеры. Уже от одного их цвета становилось трудно дышать. Через крохотное оконце, похожее на почтовый ящик, расположенное под самым потолком, пробивался узкий луч солнечного света. На выщербленном от времени комоде со сломанными ящиками, куда она сложила свои скромные пожитки, стоял телевизор. Шла какая-то развлекательная программа, которая совсем ее не интересовала. Главное сейчас, думала Шарлотта, это побороть почти животный страх, который овладел ею, стоило переступить порог камеры, страх, что она никогда больше не выйдет на свободу.

Конечно, выйдет, убеждала она себя. Рано или поздно, но ее снова выпустят на волю. Насколько ей известно, максимальный срок за похищение ребенка – семь лет. Целых семь лет жизни будет выброшено вон. Все это время она не будет видеть ни Хло, ни своей матери, ни остальных близких, оставшихся в Новой Зеландии. От одной мысли об этом ее отчаяние усиливалось до такой степени, что она даже не могла пошевелиться. Казалось, будто все ее тело испытывало столь запредельные нагрузки, что малейшее движение вызывало сильнейшую боль каждого мускула, скованного ужасом и страхом перед грядущим. Ее все еще трясло от омерзения при воспоминании о том, как ее заставили раздеться догола при обыске, последовавшем по прибытии в тюрьму. А вид влажных и грязных стен камеры, в которую ее привели, вызывал тошноту и не давал вдохнуть полной грудью.

Работающий телевизор хоть немного перебивал шум, доносящийся из коридора: громкое лязганье дверями, какие-то непонятные шорохи и внезапные звуки музыки, доносящиеся бог весть откуда. Время от времени слышались шаги. Иногда они замирали за ее дверью, а потом следовали далее. Неужели она совершила ошибку, обратившись за помощью к законодательной норме сорок три? Избрав такой способ самозащиты, она тем самым добровольно признала, что действительно причиняла вред детям. Получается, так! Но самое страшное – это то, что в тюрьме, в которую ее привезли, в настоящее время находится как минимум две женщины, которых она в свое время лишила права материнства, забрав у них детей и передав их в приемные семьи. Если эти женщины все еще здесь, то лучше не думать о том, какой изощренной и жестокой может быть их месть, когда им представится удобный случай сойтись с ней накоротке. Обе они получили длительные сроки заключения за серьезные уголовные преступления, одна – за попытку убийства, вторая – за нападение с тяжелыми телесными повреждениями. Таким особам вряд ли объяснишь, что все ее действия по изъятию детей осуществлялись исключительно в рамках закона. Даже не стоит питать иллюзий на сей счет. Они рассмеются тебе прямо в лицо.

Шарлотта машинально прошлась рукой по лицу. «Гони прочь дурные мысли», – скомандовала она себе. Надо сосредоточиться на чем-то положительном, начать думать о том, как она станет выбираться из того угла, в который сама же себя и загнала. Правда, при всем желании обнаружить что-то положительное в нынешней ее ситуации просто невозможно. Ах да! Ким же пообещала ей, что подготовит новое прошение об освобождении под залог. Вдруг на сей раз им повезет? И тогда уже в среду она может выйти на свободу. Да, но до среды еще целых пять ночей, которые ей предстоит провести в этой крохотной каморке. Добро пожаловать в ад, мисс Шарлотта!

Она вскочила с кровати, не давая новому приступу паранойи овладеть собой, и пошла в уборную, железный унитаз из нержавеющей стали. Потом вернулась назад и попыталась сконцентрироваться на каком-то художественном фильме, который начался по телевизору. Тщетно! Она знала, то же самое будет, если возьмется за чтение журналов, оставленных в ящике комода кем-то из прежних обитателей камеры. Журналы уже успели даже напитаться камерной сыростью и были влажными на ощупь. Нет, читать она точно не будет! Даже не станет их пролистывать. Страх засел в ее голове и трубил уже изнутри своим диким голосом, от которого путались мысли, угасала надежда, терялась способность рассуждать здраво. Но самое ужасное – это знать, что больше она никогда не увидит Хло. И это была та реальность во всей пугающей ее правде и безысходности, с которой надо смириться. Во всяком случае, начать приучать себя к этому смирению. Но стоило Шарлотте подумать о столь ужасной перспективе, и все внутри начинало бунтовать, все противилось неизбежному, и тогда она гнала от себя прочь мысли о возможности подобной развязки.

Но что плохого сделала она для своей ненаглядной малышки? «Ты обязана была передать ребенка после того, как спасла его, соответствующим властям, которые и позаботились бы о ее будущем», – услужливо напоминал ей разум. Так что же заставило Шарлотту поступить так, как она поступила? Что изначально толкнуло ее на путь преступления?

Ответ был один. Любовь! Но любовь к ребенку – это еще не аргумент в пользу того, чтобы воровать чужих детей. Ни один суд никогда и нигде не сочтет это уважительной причиной. Если ее признают виновной и приговорят к семи годам заключения, то, когда она выйдет на свободу, Хло уже будет одиннадцать. Все эти годы она проведет, быть может, в одной или в разных семьях и вырастет совсем не такой девочкой, какой могла бы вырасти, если бы они остались в Новой Зеландии. Самое страшное – это то, что бездушная государственная машина в лице всех этих социальных служб и их служащих – и этого Шарлотта боялась больше всего – может лишь усугубить те душевные раны, которые нанес Хло ее отец, что окончательно расстроит ее психику. «Но разве ты сама, – спрашивала она себя, – не проявила такое же бездушие и черствость по отношению к ребенку? Чем ты, в сущности, лучше ее отца? Ты похитила девочку, когда ей едва минуло три годика. Да, ты любила ее, холила, окружила всеми мыслимыми благами, наглядно демонстрировала, что это такое – быть счастливой, кормила ее всякими обещаниями, а потом в один прекрасный день взяла и исчезла из ее жизни».