Гибискусу не хватает света - Кирилл Андреевич Кузин

зависть, непримиримость, гнев. И тогда я сказал себе: нет, ты никогда не будешь иметь с ним дело. Никогда!

— Эта девчонка только пудрит вам мозги, — бросил Седаи.

— Она добилась всего сама. И она та единственная, кто обходил тебя постоянно.

— Наш разговор пошел не туда. Мистер Норингтон, я рекомендую вам подумать над моим предложением. Да. Подумать. Это оптимальное решение для нас обоих. Вам не надо будет нанимать непонятных людей и эксплуатировать Таркелью. Мы с вами решим все проблемы. Все. Решим вместе.

— Да как ты можешь? — с укором произнес Норингтон. — Интересно, как твои родители воспринимали перемены в тебе?

— Это уже не ваше дело, — сверкнул глазами Седаи, а в его голосе промелькнула злоба.

— Неприятно, наверное, осознавать, во что вырос твой ребенок, — ухмыльнулся, Фолк.

— Не знаю. Вы же так и не поняли, во что выросли ваши дети, — парировал парень.

— Что ты сказал? — угрожающе подался вперед Фолк.

— Вы так же, как и все остальные занятые отцы, оставили своих детей няням, чтобы те сделали из них порядочных людей, но так и не поняли, какими людьми стали ваши дети. И это ошибка вашего поколения. Как и моих родителей. Да. Ваша общая ошибка. Ошибка большая.

Оба мужчины смотрели друг на друга испепеляющими взглядами. Они принадлежали разным мирам, разным планетам. Фолк был уверен, что еще десять минут разговора, и он кинет в Седаи стакан.

— Мой ответ нет, — процедил он. — В любом случае.

Седаи молча смотрел на него, и Фолк заметил, как глаза его собеседника наливаются кровью.

— Вы уверены? То, что мы сейчас наговорили друг другу… Это никак не должно влиять на наши дела.

— Я уверен. И тут не при чем наши взаимные претензии. Виноват в моем отказе только ты сам. Я не могу довериться марсианину.

— Однако, — хитро улыбаясь, перебил его Седаи, — вы работаете с Неманом и Таркельей.

— Неман — землянин, а Таркелья сама по себе человек, которому я могу довериться, зная о ее прошлом.

— И все же, я прошу еще раз подумать.

— Думать тут нечего, — уже спокойней сказал Фолк. — Нет и точка.

Лицо Седаи помрачнело еще больше. В его глазах Норингтон увидел злость, которая вихрем носилась в душе Седаи, отражаясь во взгляде.

— Это ваше последнее слово?

— Да.

— И вы даже не подумаете? — вдруг взорвался Седаи.

— Я уже все обдумал. Много лет назад.

— Все из-за этой девчонки! Она наговорила вам про меня такие вещи, которые никак не связаны со мной. Никак. Не связаны. Нет.

— Седаи. Мне хватило узнать о тебе те вещи, которые я раскопал еще в то время, когда ты учился в университете. Так что это дает мне полное право с легкой душой отказать тебе. Ты гнилой человек. В тебе нет человечности, присущей людям, которым я готов доверять.

В тишине можно было слышать, как бармен переставляет за стойкой стаканы, а официантка смущенно вытирает столы в ресторане, делая вид, что не слушает разговор на повышенных тонах.

— Что ж. Это ваш выбор.

Седаи резко встал из-за стола и швырнул на него купюру.

— Сейчас ты прикажешь своей киллерше убить и меня? — усмехнулся Фолк. — Ребенок обижен, что ему снова отказали?

Но Седаи уже направлялся к выходу, а за ним пошла и девушка. Норингтон взглянул на Павона. Тот сидел на своем месте, внимательно смотря на уходящих из ресторана людей. О чем же ты думаешь, глядя на нас, грешных, задумался Фолк.

Официантка пришла, чтобы убрать за Седаи салат, к которому он так и не притронулся, но Фолк ее не заметил. Его взгляд уже рассматривал вид за стеклом. Космос не изменился, и лишь край Земли начинал загораться от света Солнца, которое вот-вот должно было показаться из-за планеты. Зрелище открывалось восхитительное, но Фолка заботили сейчас другие вещи. Он невидящим взглядом смотрел на красоту космического восхода, а перед глазами стоял кадр из прошлого, связанный с его детьми. Седаи знал, что сказать, ведь он сам жил той же жизнью, что и многие дети элиты. Он знал слабые места этих людей, потому что сам был из их среды.

Я не мог согласиться, кивнул себе Фолк. Я бы предал себя и Таркелью. А у меня еще осталась совесть. Слишком много я потратил сил, чтобы убедить Оолк работать со мной. Слишком много компромиссов принято, ресурсов потрачено. Ведь не зря я добивался для нее различными путями назначения на раскопки и научные работы. Уже тогда было видно, кем она может стать. И уже тогда было видно, кем станет Седаи. А таких людей лучше обходить стороной. По нему заметно, что он боится. Боится ни меня, ни Немана или Таркелью. Он боится проиграть и не успеть в этой гонке за тем, к чему нас приведет артефакт. Боится себя. Седаи не верит в успех, потому что ему чего-то не хватает. Его подход к решению задачи не сработал. Может страх, а может отчаяние из-за того, что у него не выходит, заставило его унижаться и просить меня о помощи. Но этот человек понял, что своим отказом я унизил его еще больше. О, я видел, как его самовлюбленность вдруг сдавила ему сердце, когда я сказал, что не буду иметь с ним дел. И оказалось, что именно мне он не может причинить никакого вреда. Ведь, как минимум, уже жизнь постаралась, хмыкнул Фолк, взглянув на свои раздутые руки.

Солнце уже медленно выходило из-за Земли, а окно ресторана затемнялось, чтобы посетители могли насладиться волшебным моментом. Ночная сторона планеты отступала под маршем солнечного света, двигавшего линию дня и ночи по планете. Что-то тревожно мне, вдруг подумал Норингтон. И не за ребят. Уверен, что с ними все хорошо, что они смогут выпутаться из любой ситуации. Мне тревожно по какой-то другой причине. Что-то грядет.

Фолк сидел в зале ресторана, наблюдая за космическим танцем Солнца и Земли. Он думал о многих вещах одновременно, вернувшись в свое прошлое. Разговор с Седаи нарушил его душевное спокойствие. Официантка куда-то ушла, уступив свое место бодрому сменщику, старавшемуся разговорить вялого бармена. В ресторане больше не осталось посетителей, только больной пожилой человек и его робот. Норингтон расслабленно полулежал в своем кресле, не замечая, как внимательно за ним наблюдает Павон.

Глава 8

Неман лежал в темноте своей комнаты, слушая тихую мелодию, сочиненную века назад. Как же это необъяснимо, думал он, что музыка смогла дожить до моего настоящего. Многие вещи не выдерживают и пятидесяти лет — распадаются в пыль.