Дар берегини. Последняя заря - Елизавета Дворецкая

– Что? – Ельга встала и подошла к нему.

День кончался, а Киев молчал, придавленный страшной вестью, и казалось, этот страх сгущался ночной тьмой над городом. Даже легкий запах тающего снега, что так бодрит в дни первых предвестий весны, ныне внушал тревогу.

– Говорят, умер. Как его домой отвезли, уложили… а он и дух испустил.

– Да примет его мать-земля! – Ельга сложила руки перед грудью. – Добрый был человек… но как такое было вынести старику – Ингер и сестрич его, разом… Они ж оба ему как сыновья были.

Она прижала руки к сердцу. Ее била дрожь от потрясения перед случившимся и от ожидания еще худших бед. Было бы тело Ингера здесь, она причитала бы по нему – красиво и умело, как ее учили, – и тем давала бы выход своему и чужому горю. Но тела не было, его еще предстояло выкупить. Или отвоевать.

– Зато теперь ты не выйдешь за Ратьшу, – шепнул Асмунд и, взяв ее руку, поцеловал ей пальцы.

Ельга заставила себя улыбнуться. Тепло его руки, прикосновение губ и усов, пристальный взгляд синих глаз были ей приятны и принесли мимолетное чувство утешения. Да, побратим Ингера ей больше не грозил, но в остальном будущее оставалось туманно. И как знать, каких чудищ тот туман скрывает?

Она покосилась на Свена, но брат на них не смотрел: он сидел возле Ружаны, обняв жену за плечи. Ружана всхлипывала – и не по Ингеру. Детей от нее увели в избу к челяди, иначе они ревели хором, видя, что мать плачет. Раздор между Киевом и древлянами заносил топор над головами всех ее родичей – из-за связи со Свенгельдом Лютославичи стали врагами и древлян, и киян, и она почти не надеялась, что губительная гроза их минует.

– Что там… везде? – мрачно спросил Свен у Асмунда.

– Кольберн дедов проводил из города, поехали восвояси.

– Не пытались их разорвать по дороге?

– Вроде нет. Да что их рвать, они все одно на том свете. Хвалимир потому таких и выбрал.

Свен молчал, озабоченно хмурясь. Ельга и Асмунд посматривали друг на друга, но оба еще были в растерянности и не понимали, чего он хочет. Немного опомнившись, Свен оценил так вовремя поданный совет Уббы: если уж он не смог возглавить поход ради мести, то оставалось присоединиться – не сидеть же было дома ему, мужчине и воеводе, когда женщина и дитя идут на рать!

Ингер перед смертью вставил и третью палку в колесо его замысла: взимая дань на Прекрасу и чадо, он крепко вбил в головы древлян мысль о том, что именно эти двое – его наследники. И достиг своей цели: будучи сам уже мертв, не позволил Свену отодвинуть их в сторону в самый первый, решающий миг. А теперь стало поздно: выступи он сейчас против Прекрасы, поставит себя на одну доску с ее врагами-древлянами.

Над притязаниями женщины идти на войну можно было бы посмеяться, не имей она в руках военной силы. А у Прекрасы был Кольберн с его нерушимой клятвой и прочие бояре, отосланные Ингером, как выяснилось, так кстати. В земле Деревской эти две сотни могли бы и не изменить исхода дела – Хвалимир перебил бы их заодно с гридями, только что бой вышел бы не таким скоротечным. А вот в Киеве они изменили все. И Свену пришлось, махнув рукой на прежний, рухнувший замысел, пытаться понять, как действовать сейчас.

Одно было ясно: похода не избежать, и надо собирать войско.

Но с кем об этом говорить? С Прекрасой – русалкой, которую он сам же столько лет презрительно называл «перевозницей»? Эта мысль Свену претила, казалась такой же нелепой, как разговор с коровой, собакой, воротным столбом! Ему, мужчине, воину, воеводе, сыну прославленного Ельга, ждать приказов от женщины невесть какого рода? Да разве можно? Ингер был законным владыкой, которому втемяшилось взять низкородную жену, что его не красило, но не отменяло его собственных прав; сама же эта жена, без Ингера, во владыки никак не годилась.

Свен поднял глаза на Ельгу: сестра шепталась с Асмундом, сидя к нему так близко, что их колени плотно соприкасались. Несмотря на общую тревогу, сотский смотрел на нее с обожанием и надеждой.

Окажись Леляна той женщиной на княжьем столе, что вынуждена возглавлять мужчин, ей Свен подчинился бы гораздо легче. Законная дочь старого Ельга – не то, что прочие женщины. Она рождена валькирией, отлита из чистого золота. Но та, что носит ее священное имя, как коза седло… Думая об этом, Свен себя видел оседланным козлом, вынужденным везти нежеланную всадницу.

Но сколько же можно так сидеть? Свен томился от бездействия, но не мог заставить себя сделать еще один шаг навстречу Прекрасе. Ему и первый-то стоил напряжения всех сил.

– Леляна! – наконец он хоть что-то надумал. – Хватит тебе с этим рыжим обжиматься! – Те двое отпрянули друг от друга, обнаружив, что он на них смотрит, и это хоть немного развлекло Свена. – Ратьша голову сложил, ну а вдруг она тебя за Шепелявого выдать надумает? Он у нее теперь в первых мужах ходит.

– Я… – с возмущением начала Ельга; Асмунд тоже вдохнул и открыл рот, но Свен и так знал, что он скажет.

– Тихо! – он махнул на них рукой. – Съездила бы ты к ней. Тебя авось пропустят. Узнаешь… что она делать думает.

Ельга вздохнула, успокаиваясь. Потом кивнула:

– Я съезжу. Может, Святку привезу. Ей не до дитяти сейчас.

Перед тем как выйти из дома, она велела вновь достать из ларя свою «печальную» сряду, ту самую, которую носила год после смерти отца, а потом по всем тем, кто пал в походе на греков. Все белое, лишь с тонкой, как положено деве, отделкой красным и черным плетеным шнуром. Челядинка подала ей длинный кожух на бурой кунице, покрытый белой шерстью с узкими полосами голубого шелка. Надев его, Ельга вышла к крыльцу, где отроки держали трех оседланных коней. Асмунд вышел вместе с ней. Собираясь помочь Ельге сесть в седло, он взял ее руку и ободряюще сжал. И в те далекие дни, когда старая Ельгова дружина чуть не посадила на отцовский престол его семнадцатилетнюю дочь, и теперь, когда за этот престол вцепилась другая, Асмунд любил свою истинную госпожу одинаково сильно.

Ельга придвинулась к нему и поцеловала – впервые на глазах у всего двора, не заботясь, кто на них смотрит. Сейчас, когда былое рушилось, а будущее пряталось в темном тумане, любовь к Асмунду осталась прочной, как остров в бурном море. И в Ельге крепла решимость держаться за нее изо всех сил.

* * *

Однако Ельга была не единственной, кто в это время хотел повидаться с Прекрасой, и кое-кто преуспел в этом раньше нее. Проводив сани с тремя белыми вестниками за ворота Горы и убедившись, что они тронулись по Древлянской дороге, Кольберн вернулся в город и через служанку настойчиво попросил Прекрасу его принять.

Выходить в гридницу у нее не было сил, и она велела позвать его в избу. Войдя и разогнувшись, Кольберн вздрогнул: в глаза бросилась белая фигура на ларе, застывшая и похожая на ночную бабочку со сложенными крыльями. Прекраса уже надела «печальную сряду», которую прежде носила по своим детям. И сейчас эта одежда шла к ней, как собственная кожа. Каждая черта ее, каждая ресница сливалась в общий облик скорби. Она не рыдала, но от нее веяло опустошенностью и холодом, будто прозрачные соленые слезы отныне текут в ее жилах вместо горячей красной крови.