Почтовые открытки - Энни Пру

42

Что я вижу

Вверх по склонам, к остроугольным вершинам холмов, грунтовая дорога после дождя – скользкая, как сопли, пейзаж – скрюченные скалы. Антилопы-дозорные всхрапывают, предупреждая стадо в лощине, стадо бросается наутек через россыпь низкорослых, как радужная трава, цветов. Дозорный ступает по ископаемым древесным стволам – окаменелым обломкам с еще виднеющимися годовыми кольцами, безжизненная кора инкрустирована оранжевыми лишайниками.

Древние слои песчаника волнистые, с доисторическими пещерами, промытыми водой в этом безводном нынче краю; от дна бывшего озера, вспученного желтыми конусами, все еще отражается цокот копыт, это мчатся Красный Конь, Красное Облако и Низкая Собака, великий и таинственный Бешеный Конь, Король Ворон и Дождь в Лицо[120], ископаемые зубы летят из-под копыт их лошадей. Неожиданно вырвавшись из ущелий, они с убийственными улыбками предстают перед потрясенными лицами Феттермана, Крука, Кастера, Бентина, Рино[121]. Он слышит ускользающие, сливающиеся воедино голоса, вихрями уносящиеся вдаль и исчезающие; крики, соединяющиеся, распадающиеся, замкнутые в вибрирующих гло́тках. Слышит ритм «Танца топающих» племени оглала, быстрого военного танца, завораживающего, приводящего в исступление, излучающего волны энергии, которая заряжает песчаник. Нужно только взять по камню в обе руки и бить ими друг о друга снова и снова, быстрей и быстрей, вдвое быстрей, чем бьется сердце.

Безумие. На прилавке универсального магазина в Стрики-Бэконе, штат Монтана, – коробка с разрозненными фотографиями пациентов психиатрической больницы в Фарго. Он просматривает их. Их все просматривают. Уголки снимков загнулись и засалились. Фотографии и описания психических расстройств: одержимость идеей воскрешения мертвых, депрессия, мастурбация, деменция. Индейское лицо – у него между пальцев. Гладко зачесанные волосы, но куртка сидит криво и покрыта грязными пятнами. Неподвижно застывшее лицо, черные глаза, суживающиеся к концам пальцы стискивают бухгалтерскую книгу. Хотя по виду это индеец, лаконичная подпись гласит: «Уолтер Хэри Чин». Ни голубых небес, ни стодолларовых купюр.

43

Скелет в задранном платье

Год из года Уиткин работал над усовершенствованием своего лагеря, рисовал эскизы застекленной террасы, гаража на две машины, еще одной ванной. Теперь в доме было больше комнат. Он планировал соорудить каменный очаг размером со сталелитейный горн. Рубил и складывал штабелями дрова. Построил дровяной сарай. Подумывал о сауне и бассейне, намеревался масштабно расширить патио и вымостить его плитняком. Действовал практично, внимательно изучал цены на пиломатериалы. Каждую весну менял грузовой пикап, отделывал его лакированными дубовыми рейками, на дверцах староанглийским шрифтом всегда было написано: «Вудкрофт».

Руки его окрепли и обрели силу, какой не имели даже в молодости. Тугие мускулы под старой кожей. Ладони затвердели желтыми мозолями, пальцы огрубели. Он мог бы быть плотником или работать на стройке.

Он говорил Ларри, что вынашивает мечту превратить свой лагерь в тихий приют после ухода на пенсию, может быть, приют для двоих, если он женится снова.

– Ты? Женишься снова? Ты – не из тех, у кого брак на первом месте. Ты женат на работе, Фрэнк. Если бы ты умел расслабляться, может, я бы тебе еще и поверил. А кого ты имеешь в виду, Минтору?

Ларри иногда привозил с собой женщин: Фриду, скульпторшу с густыми волосами цвета бизоньей шерсти; Дон, режиссершу-документалистку, готовившуюся к путешествию в Антарктиду; и Минтору, пышногрудую женщину – ровесницу Уиткина, которая занималась ксилографией и изображала в основном горилл на воздушном шаре. Да, вероятно, он подумывал именно о Минторе, женщине с небритыми стройными ногами, волосами, выглядывавшими из подмышек, и едкими замечаниями по поводу его плотницких трудов.

– Хочешь рисового пудинга? – спросила она однажды, открывая крышку корзины, набитой горшочками из городской кулинарии. А как-то раз привезла ему бронзовую дверную ручку-набалдашник с ободком из бисера и медную табличку, на обратной стороне которой была изображена женщина, стирающая в раковине корсет.

Крыша заброшенного фермерского дома, стоявшего ниже по склону, провалилась внутрь. Никто бы теперь не сказал, что там когда-то была ферма. Трейлерный городок широко разросся, по склону змеились ухабистые пыльные дорожки. Когда ветер дул с юга, Уиткин мог слышать рокот моторов и крики. Но на его высокой сотне акров дикий лес подступал еще ближе, деревья множились.

Ларри, погрузневший и утративший былую шустрость, говорил, что ходить по лесу стало трудней. Он отдувался и кашлял, поднимаясь по крутым уступам, которые добавляли лишние мили к дневному маршруту. Они бродили по лесу с ружьями, но редко стреляли из них.

– Фрэнк, я больше не могу. Никогда не думал, что так скажу, но я больше не могу совершать эти восхождения. Я слишком мало двигаюсь. Продавая картины, физически упражняться не приходится.

Они больше не были близки. Хотя оба притворялись.

Немногочисленные в лагере дубы мерцали листвой навстречу Уиткину, кусты и молодые деревца разных оттенков, казалось, выпрыгивали прямо перед ним из рыжевато-коричневой земли. Небо вибрировало, как туго натянутая кожа барабана после удара. Шаркая, он шел по траве цвета хлебной корки, по опавшим листьям цвета жженого сахара или обугленных писем, по ковру хвойных иголок, голову царапали корни, висевшие в воздухе там, где пласты почвы съехали вниз, обнажив их, сапоги скользили по бревну, перекинутому через ручей, – и так миля за милей, вдоль каменной стены, отклонявшейся к лесу и углублявшейся в него. Ларри все еще был нужен ему, чтобы показывать дорогу. Сам он не умел различать деревья, не мог определить направление ветра или лесных троп. Деревья беспорядочно наступали на лагерь. Колючие малиновые кусты прорастали под ступеньки.

Он принялся наводить порядок в природном хаосе. Волнообразная музыка леса, когда-то так ласкавшая слух, звучала теперь диссонансом, как неисправный громкоговоритель; однообразный гул, похожий на гул высоковольтной линии электропередачи, слышался у него над головой, когда он стоял в ожидании Ларри, который должен был загнать оленя, этот гул смущал его так, что он не услышал приближения оленя, лишь увидел промелькнувшую рыжевато-коричневую тень. Он никогда не хотел охотиться, делал это, только чтобы угодить Ларри, своему брату-незнакомцу.

Фрида была потрясена, когда Ларри, сидя в лодке Джека Кейзина на брезентовом палубном кресле, вдруг выгнул толстую спину, откинул голову назад, словно готовясь спеть какую-то арию, а потом перевернулся через подлокотник. Острый тромбоз коронарной артерии.

Через неделю после похорон Ларри Уиткин нанял Элвина Вайнила и его кузена, чтобы они срубили вокруг лагеря все эти скрипучие клены. Время стремительно наступало на него. Он поторапливал своих работников, обещая больше заплатить. Они расчистили большую открытую площадку. На ярком свете листья съежились, мох, спрятанный под ними, высох. Корчевальная машина вырывала корни из двухсотлетних объятий земли, взметая почву черными