Первая формула - Р. Р. Вирди

добра и молилась за них, надеясь, что свет Брама упадет на их край и смоет порчу, омрачавшую души и притуплявшую доброту.

Однажды ночью Брам посетил Чаанди во сне и искупал в своем свете. Поведал он, что слышит ее мольбы о прощении созданий, отклонившихся от пути истинного. Чаанди и вправду упоминала, что люди стали сами не свои, и просила не карать их. Хоть и поселилось в их сердцах зло, говорила девушка, однако они не сами его выпестовали. Просила она Брама взглянуть собственными глазами на ее близких – глазами человека, но не бога. Умоляла почувствовать то, что чувствуют они, и тогда, настаивала она, Брам поймет и что-нибудь придумает.

Слова эти затронули струны его души, и согласился он внять мольбам юной Чаанди.

Сказал Брам, что в скором времени появится в их деревне ребенок без родителей, который будет судить, что там происходит. Посмотрит он на друзей Чаанди, послушает и, взвесив их поступки, составит мнение о настоящем и будущем деревни. Возблагодарила девушка Брама за то, что прислушался он к ней, за то, что решил дать возможность людям доказать свою добродетель.

Перед уходом попросил Брам Чаанди об ответном одолжении, и она согласилась. Взял он руки девушки и приложил их к ее сердцу, а потом сказал выдохнуть. Чаанди послушалась и отдала богу частичку собственного дыхания, в котором таилась любовь и нежность.

Брам зажал между пальцами невесомую струйку, словно тоненькую ниточку, и намотал себе на грудь, а затем ушел не прощаясь. Перед уходом тоже сделал выдох.

Смешал он две струйки дыхания, посеяв семя новой жизни. Последним усилием раздул еле тлевшее в его сердце пламя, и отделилась от него неведомая живая частица.

Бросил ее Брам в ночи, и загорелась, засверкала она ярко. И Брам, властитель огня и творец всего сущего, исчез.

На следующее утро деревня Чаанди проснулась от детского крика на улице.

Местный кузнец, высоченный широкоплечий Амман, приметив одинокое дитя, нахмурился и прошел мимо. Лишь пробурчал что-то о злой судьбине, однако помочь ребенку даже и не подумал. Не время сейчас рожать детей, сказал он. И так родители выбиваются из сил, чтобы прокормить малышей.

Дитя наблюдало за Амманом и прислушивалось к его мыслям, а мысли в голове кузнеца бродили самые черные. Думал он о тех местах, где за ребенка дали бы денег. Еще не пролег по миру Золотой Путь, но уж были нечестивцы, что торговали детьми. Амман вспоминал людей, потерявших собственного ребенка. Интересно, сколько предложат они за этого младенца, гадал он. Мелькнула у него мысль взять дитя себе. Вырастить подмастерье, который помогал бы ему раздувать меха да ковать железо. Не тревожился он о ребенке, думал лишь о насущных заботах.

В конце концов Амман ушел, не совершив доброго поступка. Его продолжали одолевать темные мысли.

Затем появилась Моль, женщина с кожей медового цвета и пепельными волосами. Если Чаанди была самой терпеливой и доброй женщиной в деревне, то Моль – самой красивой. Одинокое дитя не вызвало у нее ничего, кроме гнева. Не любила она утреннюю возню с младенцами и детские крики. Однако Моль решила притвориться и, склонившись над ребенком, нашептала ему на ухо лживые слова.

Сказала, что найдет его родителей и ребенок обретет дом. Говорила, что дитя будет жить в тепле и любви. Громкий шепот ее слышали многие в деревне. Моль сама не верила в свои небылицы, однако почла, что долг свой исполнила, и оставила дитя наедине с его страданиями.

Следующим был Шивте – вечно усталый, хотя работал куда больше языком, чем руками, разнося сплетни и слухи по всей деревне. Молодой еще мужчина с бородой и редеющими волосами выглядел куда старше своего возраста. Шивте всегда мог сказать, что нужно делать, однако сам ничего делать не пытался. Остановился он подле ребенка, а потом решил, что следует подождать: вдруг придет кто-то другой и возьмет дитя под опеку. Постояв рядом, Шивте тоже ушел и вернулся к бесплодным думам.

И еще добрый десяток людей прошел мимо ребенка – никто не попытался утешить его и вытереть ему слезы.

Потом появилась Чаанди; она точно знала, что должна сделать. Взять дитя под крылышко, привести в свой дом и любить его, словно собственного сына. Но ребенок одарил ее совсем не детским взглядом. В глазах малыша была такая сила и такой огонь, что Чаанди испугалась. Взгляд ребенка источал ярчайший свет самого Брама. Сообразила она, что это за дитя, и поняла: в нем – могущество первого пламени самого бога.

И ребенок с ней заговорил:

– Чаанди, ты просила дать этим людям возможность себя проявить, а они ее упустили. Отворачивались от беспомощного младенца, думали темные думы, и более мне ничего знать о них не надобно. Я готов вынести свое суждение.

Чаанди пала на колени и взмолилась:

– Прошу тебя, Брам, сын Брама, дай им еще возможность, еще один день! Если не явят они своей доброты, то ее покажу я!

Однако, посмотрев в глаза ребенка, вспомнила Чаанди, что взвесил ее уже Брам на божьих весах. Ничего она сделать не могла, лишь молить.

Все же внял ребенок словам и мольбам ее. И дал людям деревни еще день, чтобы те могли проявить свою доброту:

– Дарю им вторую попытку, раз уж ты так просишь.

Кончился день, началась ночь, затем пришло утро, однако обещания Чаанди так и оставались обещаниями, ибо много людей прошло мимо младенца, который за это время уже успел немного повзрослеть. Все они оставили ребенка на улице, не предложив ему ни пищи, ни воды, – обрекли на верную смерть.

Безымянное дитя, дитя пламени, стало крепче и выше и уже могло подниматься на ножки и даже делать несколько шажков.

Люди косились на мальчика, пораженные его странным взрослением, но никто не пытался спасти несчастного, предложить ему кров и теплый очаг в своем доме.

Дитя Брама все подмечало, взвешивало на божьих весах мысли людские и отсутствие добрых поступков и почитало подобное поведение греховным.

Второй день прошел точно так же, как и первый. Ни одна душа не накормила ребенка и не утолила его жажду. И снова взмолилась Чаанди:

– Прошу тебя, господин мой Брам, сын Брама, дай им еще немного времени!

Надеялась она, что найдется добрый человек, который поступит с сыном солнечного света, как велит милосердие.

Наступил третий день, затем четвертый; дитя становилось все старше, мудрее и крепче.

Вскоре по деревне пошли слухи, что ребенок – не из племени смертных, что он чудовище – темное, злое