Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

У Панкрата голова ещё бинтами перевязана была, вернулся он к своим из госпиталя, не долечившись, и праведный гнев разрывал его. Дослужился Панкрат в Великую до прапорщицкого чина, но с Тягаевым после стольких недель партизанства, когда из одного котелка хлебали, отношения вне службы были выше субординации. Высказывал Панкрат полковнику всё, что на сердце лежало, и тот выслушивал и отвечал с тою же откровенностью. Разделял Пётр Сергеевич панкратово возмущение, но свою, не меньшую в душе, горячность сдерживал. Отвечал со вздохом, не утверждая, а больше спрашивая, рассуждая:

– Всё так. Но если мы станем перенимать методику краснюков, то какая разница будет между нами и ими?..

– Плевать! – вскрикнул Панкрат. – Пускай никакой не будет! Лишь бы уничтожить эту рвань и восстановить Россию!

– Лучший способ отомстить врагу – не быть на него похожим, господин прапорщик. Перенимание таких методов – штука опасная. Только начни, и все их пороки станут нашими. Сегодня проведём мобилизацию с расстрелами, завтра пойдём хлеб по амбарам реквизировать… Опускаться очень легко. Только первый шаг по наклонной сделай. К тому же при наших условиях. А как потом обратно?

– А если блюсти чистоту и благородство, так чистых и благородных перебьют, как самое меньшинство, а сволочь с обеих сторон останется.

– Нет, не останется, – покачал головой Тягаев. – Сметя меньшинство, шкурников тоже не оставят. Как потенциальных врагов, как иной класс. Их уничтожат следом. Прямо в кабаках и тёплых постелях. Только они не желают этого понимать.

– Был бы очень рад этому! Я вам честно скажу, господин полковник, смотрел я на эту жирующую ораву и думал, что записался бы нарочно на денёк-другой в большевики, чтобы её пострелять!

Мобилизация объявлена не была. Обстановка на фронте ухудшалась с каждым днём. Терзался Пётр Сергеевич: что же они там, в Самаре, не понимают?! Нельзя оставлять Казани. Казань – важнейший стратегический узел, её сохранить надо любой ценой! И от Волги нельзя отступать! Наоборот – нужно через Волгу переходить, и на соединение с Деникиным. А уж тогда, всею мощью – на Москву! Ведь куда яснее? Нет, не понимают. Пути ясны, да очи слепы. А большевики – поняли! Значение Казани – поняли! Покуда в Самаре болтали на митингах и заседаниях, сменявших друг друга, красные заняли переправу через Волгу, укрепили свои позиции против Казани окопами, проволочными заграждениями и мощной артиллерией, перебрасывали всё новые и новые свежие силы, Троцкому удалось вклиниться между Симбирском и Казанью… А в Самаре, следуя традициям Временного правительства, заседали…

Помощи ждали отовсюду: от Союзников и Омска, от Оренбурга и местного населения. А ниоткуда помощь не шла. Омск только формировал свои силы и, вероятно, рад был, что силы большевиков оттягивает Волжский фронт, тем самым давая время для организации Сибирской армии. Оставался в стороне и Оренбург, несмотря на то, что Дутов заявил о своей поддержке Самаре. Берёг атаман своих казаков, не втравливал… Или втайне рад был даже, что «учредиловцы» закопались?.. Население не выступало против, но и не спешило с поддержкой. И не удивлялся Тягаев, памятуя, как даже отважные его партизаны поспешили по своим деревням при первой возможности. Не хотели крестьяне воевать. Ни за красных, ни за белых. Растолковывал дед Лукъян:

– Не знаешь ты, барин, брата нашего. Мужик – он ведь себе на уме. Ему знать надо, за что он воюет. Ты за честь сражаешься, за Россию. Но так то понятия благородные. А мужику что-то дать надо, что потрогать можно, понять. Вот, пообещали бы земличку в собственность, и ту, что барская без хозяина осталась – то ж. За это мужик пошёл бы. А так… А так смотрит он, как паны меж собой воюют да свой чуб бережёт. А то приедет агитатор, прости Господи! Эдакими словами щеголяет, что и понять мудрено! Ты по-простому скажи, доходчиво! Умные слова они, может, образованному обчеству понятны, а брат наш их не ведает.

Но «земличку» Самара не обещала. Никаких законов по земле не было ею издано. И не видел крестьянин своей выгоды от чуждой «учредилки», не ждал добра от неё, и не спешил пособлять. Да к тому и уборочная шла вовсю – до того ли? Как-нибудь господа сами разберутся, а здесь бы урожай собрать, хозяйство не запустить.

Ложились неудачи одна к другой – куда ни кинь. Смотрел Тягаев на действия большевиков, и ныло сердце – вот, так бы и нам воевать! Кажется, нашлись специалисты у красных, мудро повели руководство. Любопытно знать, кто такие? Хотя о чём речь: мало ли офицеров подались к ним на службу! Иуды… Слажено действовали красные, не распыляясь, не мечась. Их тактика была – стальной кулак. И кулаку этому противопоставлялись растопыренные пальцы. Ни стратегии единой, ни цели ясной – каждый сам по себе! Даже руководителя одного – нет. Поставили главнокомандующим чешского генерала Чечека. А что говорило его имя русскому населению? Ничего. Никакого авторитета. Правительства тоже, считай, нет. Лучше бы совсем не было, меньше б вреда… Правильно говорил старик-кудесник, седовласой головой покачивая: с эсерами водиться, что в крапиву садиться… Изменники искони. Заседали в Самаре господа «учредиловцы», управлять ничем не способные, говорили речи, а дела не было. Не умели эти политические лилипуты поставить дела на твёрдую и серьёзную почву, умели только болтать и пробалтывали всё бездарно. Ни единого лозунга достойного выдвинуть не смогли, такая пустота и расплывчатость, что совершенно неясно, почему бы населению за ними идти, во имя чего – ни одного слова, к русскому сердцу ложащегося. А большевики времени не теряли. Большевики агитировали. Весьма активно – в самой Казани. Мутили народ, особенно пользуясь тем, что вывезенный золотой запас переведен на депозит Комуча. Мол, только затем и брали Казань, чтобы золотом разжиться. И ничем не отвечало слепо-глухое правительство. Подавить – никаких сил не было. Ответить, изобличить – тоже не умели. Отдали, как и прежде, формирование общественного мнения в руки врагов. Что за роковая бездарность!

Население сохраняло нейтралитет, не веря Самаре. А горстка Добровольцев изнемогала под натиском в разы превосходящих сил противника. Провалилась задуманная Каппелем операция под Свияжском. Провалилась потому, что сербы, деморализованные гибелью своего отважного командира майора Благотича, отступили из Нижнего Услона, оголив фланг Народной армии. В который раз вынужден был Владимир Оскарович отказаться от продуманной операции, чтобы броситься на выручку другим частям – на это раз сербским.

В ту пору явилась на Волге одиозная личность – собственной персоной Борис Викторович Савинков. Летом он с полковником Перхуровым поднял восстание против большевиков в Ярославле. Восстание было жестоко подавлено, большевистская артиллерия наполовину разрушила древний русский город, много народа погибло. Перхуров был расстрелян, а бывшему террористу удалось бежать из плена. Теперь он выпросил разрешения находиться при отряде Каппеля. Петру Сергеевичу трудно было понять, зачем такому мерзавцу позволяют находиться при армии, но и небезынтересно было присмотреться к этому легендарному субъекту. Был Савинков невысок, сутуловат, при ходьбе нагибался вперёд, и оттого фигура приобретала некоторую схожесть с обезьяной. Лицо хитрое, неприятное, с небольшими, бегающими глазами, покатый лоб, редеющие тёмные волосы… Крыса… Когда случалось Борису Викторовичу оказаться поблизости, Тягаев ощущал чувство брезгливости, как от вида какого-нибудь гнусного насекомого.