Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

положили орущего младенца, пустота лопнула, наполнив пространство бесконечными тяжелыми смыслами, совершенно непонятными только что народившемуся уму. Младший брат надрывался в плаче, слюнявя искореженный рот. Тогда он взял в свой маленький кулачок его пальчик, и тот вмиг умолк, сопя и чмокая белыми губами.

А потом был сон, наполненный смазанными, глубокими и темными смыслами, которые он не смог запомнить. Они бурлили густой и в то же время прозрачной массой и были неясны ему, но их в полной мере осознавал его брат-близнец. В глазах матери, склонившейся над колыбелью, он видел отражение: двое как одно, или целое, что разделилось на две части. Мальчик с необыкновенно прозрачным, словно январское небо, и таким же холодным взглядом, и рядом с ним еще один, что крепко держал старшего брата, и веки его, в пушке густых ресниц, прикрывали зрячие бельма, а тонкое тельце было белым, подобно снегу, от пяток до кончиков спутанных в кудри волос.

Им было хорошо вместе, пока не пришел странный человек, сутью своею похожий на младшего брата, наполненный ослепительным и мучительным для самого гостя светом силы. Он долго говорил с матерью, и слезы текли по ее щекам, пока она внимала его успокаивающей речи, полной колючего злого смысла.

А потом человек забрал у него брата, и он очень долго слышал его надсадный, полный боли крик, слышал и мучился от осознания своего бессилия и жгучего желания вернуть того, кто всегда должен был быть рядом. Без младшего душу старшего снова поглотила пустота. Исчез сосуд с… он стал забывать, с чем. А на лице матери, у самых губ, пролегла глубокая грустная складка.

А потом вернулся отец и принес ему самый тяжелый, самый жуткий и самый темный смысл — ненависть и смерть.

Олга открыла глаза. Стоян склонился над ней в нерешительности, боясь коснуться спящего духа. Фонарь он предусмотрительно оставил у двери.

— Что-то случилось?

Мужчина вздрогнул от неожиданности.

— Слава Богу, ты проснулась!.. Вторые сутки спишь… я уж подумал… Вот, принес тебе ушицы, женка наварила. Жирная похлебка, справная. Отведай… Змеюшка.

Олга приняла протянутую флягу и с наслаждением приложилась к дымящемуся пряным паром горлышку. Давно она не испытывала такого удовольствия от пищи.

— Князь сегодня поутру прибыл, — глядя на Олгу, осторожно произнес Стоян, — видеть тебя желает.

Змея нахмурилась.

— И что?

— Я сказал: спит уж, почитай, два дня. А он: не буди, проснется, приведешь.

— Добр князь не в меру, — с едкой усмешкой на устах проговорила Олга, жуя зачерствевший уже хлеб. Стоян отодвинулся, испуганно глядя в недобрые узкие щелки янтарных глаз.

— Что ж, веди, — она сделала попытку встать, но ослабленное голодом и зельем тело плохо слушалось приказов, ноги подломились, и Олга осела на пол. Стоян разомкнул цепь, оставив намертво заваренные кузнецом браслеты на запястьях и шее, поднял ее на руки и вынес из темницы.

Длинная каменная лестница, зажатая узким холодным коридором, упиралась в тяжелую дверь с рыжими от ржавчины железными скобами. За ней была оружейная с широкими лавками и большим чувалом43 у дальней стены, где, весело прищелкивая золотым языком, плясало тонконогое пламя. В лицо пахнуло теплом и живым человеческим духом.

У очага стояло трое. Один из них, воин с нездоровым цветом лица, покрытого шрамами, и седыми не по возрасту волосами, неистово размахивал руками, доказывая что-то, как говорят, “с пеной у рта” молодому мужчине в дорогом плаще, наброшенном поверх рубахи. Когда Стоян вошел, ярую речь воина оборвал властный, рокочущий гневом голосом молодого:

— Пошел вон!

Шрамленный затих, с ненавистью глянув на вошедших:

— На кого променял, князь? На бездушную куклу-убийцу?!

— Сказал, поди прочь, Белян! Я с тобой позже поговорю. О том, как государевым именем грязное дело прикрывать, да отца своего позорить! Уйди, пес!

Ловчий всхрапнул, подобно разъяренному быку, но сдержал неуемную свою злость, лишь с силой хлопнул входной дверью. Стоян опустил ношу на скамью под окном, почтительно поклонился князю и вышел вслед за Белославом. Олга некоторое время молча смотрела сквозь заиндевевшее окно на белый снег, устилавший крепостной двор, на затянутое белой шалью облаков небо, где тусклым серебряником висело солнце, и в груди становилось все тише, так, что даже сердце замедлило свой бой, смиряя дурные бессмысленные чувства. Змея повернулась к князю и его спутнику — широкоплечему седоусому вояке со скуластым, по-такарски, лицом и раскосыми, как у степняков, глазами. Государь Верийский пристально разглядывал свою пленницу, хмуря густые темные брови. Он ждал, и Олга заговорила:

— Прости, государь, что не бью челом, слаба. Твои подарки, — она коснулась рукою ошейника, — слишком тяжелы, к земле тянут.

Владимир нервно дернул бровью, но сдержался.

— Не моею волей тебя в них обрядили.

— Но твоим именем, — с легкой улыбкой перебила она, дразня вспыльчивого и надменного князь.

— Самоуправство моего человека будет наказано должно деянию, — его голос, вопреки ожиданиям Змеи, не наливался гневом, и она успокоилась, отметив, что власть не застилает ему взор и не мутит рассудок.

— Ты имеешь полное право злиться и ненавидеть тех, кто совершил над тобой насилие и заковал в кандалы. И я, как государь и как человек, чье имя помянули в корыстных целях без моего ведома, принимаю ответственность за неразумные действия своего слуги. И прошу… простить его оплошность.

— Извини, великий князь, что прерываю твою речь. Я никого не виню в том, что случилось. Потому тебе не стоит просить прощение за грубые поступки своих подданных. Если бы я ненавидела всех, кто досаждает мне подобным образом, то давно лопнула бы…

По двору, расталкивая столпившихся у входа в казармы кметов, прошагал Белослав.

— Хотя, надо признать, — провожая его задумчивым взглядом, продолжала она, — этот был особенно изобретателен. Откуда в нем столько злобы?

— Скажем так, — Владимир огладил рукой коротко стриженную бородку, — один йок сыграл с Беляном очень злую шутку, в результате которой его сводный брат погиб… в каком-то смысле. Вот и лютует мой Ловчий. Кровь горяча, рука крепка и умела, а разума с годами так и не прибавилось.

— И за что держишь такого?

— За мастерство. Он, хоть и одержимый, а сын смерти в свое время хорошо обучил его.

Олга долго глядела на князя, все глубже погружаясь в какое-то дремотное состояние безразличия ко всему происходящему. Тепло живого огня разогрело окостеневшее в подвальной сырости тело. Ум, воспаленный дурманом и голодом, теперь, разморенный, работал лениво, с натугой ворочая мыслями, что камнями. Она очень устала, но разговор необходимо было завершить.

— Любишь, княже, с огнем играть?

— Лучше, когда пламя сидит в печи, прикрытое заслоном, нежели гуляет по