Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

стены и опустился на скамью. Непокорные ноги с трудом держали отяжелевшее тело. Вдруг почудилось, что кто-то внимательно разглядывает его. Лекарь поднял взгляд и, наверное, закричал бы во все горло, если бы не ужас, что сдавил грудь железными тисками, исключив саму возможность дышать. За оконным стеклом, затянутым узорчатой изморозью, светились два огромных волчьих глаза, видимо, самим бесом прилепленные к человеческому лицу. Нелюдь оскалился в усмешке и поднес указательный палец к губам, призывая и без того онемевшего от страха Велидара к молчанию, после чего исчез. Лекарь прижался к окну, силясь разглядеть серовласого йока. Фигура бесшумной тенью метнулась прочь, в невероятном прыжке преодолевая расстояние от оконного карниза до козырька соседней крыши, заскользила по коньку, перекинулась на крепостную стену и, замерев на миг, нырнула в дрожащее серебро ночного воздуха.

* * *

— Мила… Змея, это я, Стоян! Отзовись, а то… мне страшно подойти к тебе.

Она молчала, кутая свое жалкое тело в грязное одеяло.

— Я пришел помочь, — он сделал один неуверенный шаг внутрь темницы, неосторожно мазнув светом по сгорбившейся фигуре в углу, и отшатнулся, испуганный увиденным.

— Не смотри! — рявкнула она, и добавила с горечью, — не на что смотреть.

— Я, — Стоян замялся, теребя в руке узелок, — я… Прости! Я не знал. Я бы раньше пришел, но не знал…. Вот, я принес немного молока и хлеба!.. Ты не бойся, они чистые. Я их положу вот здесь, — он сделал шаг вглубь камеры и аккуратно опустил узелок на пол. Костлявая рука, покрытая бурой лоснящейся чешуей, выскользнула из тени, хватая подачку, и вновь исчезла в вонючей груде отсыревшего покрывала. Стоян отскочил, но в следующий миг гримаса отвращения и ужаса на его лице сменилась выражением стыда за свою слабость. Змея молча наблюдала за ним, пытаясь сообразить, что этот мужчина делает в ее личном кошмаре. Мысль работала с таким же скрежетом, как и голосовые связки.

— Боишься? — наконец выдавила она из себя более-менее внятный вопрос. Стоян, потупившись, кивнул.

— Не надо… бояться. Плохо здесь может быть только мне.

Олга понюхала душистую ржаную краюху, и чуть было не потеряла сознание. Справившись со внезапно накатившей тошнотой, она отломила малюсенький кусочек и принялась жевать.

— Почему…

Вопрос застрял на половине, но Стоян все понял и быстро заговорил, запинаясь от волнения и страха.

— Да не знал, и не узнал бы, коли бы не та записка! Я служу в местном гарнизоне, пять лет уж, женился… Так намедни нашел письмо, не поверишь, в кармане собственного полушубка! Думал, пошутил кто… Еле разобрал, что писано. Там просил кто-то за тебя. Я пошел к надсмотрщику, спросил, кого тут недавно поймали. А он мне: ведьму словили, что знахаркой звалась, а сама потравила двадцать душ и младня с роженицей своим наговором в гроб свела.

Олга хмыкнула, посасывая молоко из фляги.

— Я пошел к сотнику, Василю, а тот смурый, как вьюжная туча, все ругается с княжьим Ловчим. Белославом того кличут, воеводы нашего сын. Он, говорят, одержим духами зверя. Жуткий человек, хуже… — он запнулся, — хуже нелюдя… От того хоть знаешь, чего ждать, а этот рубанет, даже не взглянет, виновен ли… Подошел я к Василю, спрашиваю, так и так, говорят ведьму поймали, можно ли глянуть, ни разу не видел. А он как зыркнул на меня, что я подумал, конец мне, прибьет в таком-то настроении… Говорит, пойдешь туда стражем, вот и глянешь. Узнал после, что все кметья, несшие здесь пост, разбежались со страху, говорят, что демона сторожить душ не напасешься. Мне потом тюремщик по секрету сказал, что тут Змея держат в человечьем обличье. Вот так-то…

Стоян некоторое время молча разглядывал свои валенки. Потом задумчиво произнес:

— А записку-то, наверное, твой… твой Учитель подкинул. Видишь, заботится. Раньше считал, он силой тебя при себе держит, измывается. Знаешь, я тогда думал, не доведет до перевала, бросит в расщелину, и дело с концом. Первый день боялся, второй удивлялся, а на третий озлился и стал строить планы, как тебя из полона вызволить. Люба ты мне стала…

Олга дернулась, звякнув цепью.

— А он… умный, этот Рыжий. Когда был последний привал, он мне сказал: вижу, хочешь ее к чреслам приложить, пес. Вот только зря надеешься, строишь планы. Не для тебя она взращена, и не станет никогда тебе ни женой, ни подругой. Она — Змея. Она моя Ученица. И она дух зверя. Будь благодарен ей за свое спасение, но не помышляй о ней, как о женщине. И помалкивай о том, что встречался с ней, если хоть немного ценишь ее помощь и жизнь ее. Я и молчал. Но, если честно, не верил ему до конца.

— Теперь веришь?

— Теперь верю… ты пока покушай и отдохни. Я завтра приду, принесу чего-нибудь горячего.

И запер дверь.

Впервые за все время заключения Олга уснула спокойным глубоким сном. Привиделся ей Мирон, маленький, тонкий, как молоденькая ива, и столь же печальный. Он сидел рядом, обхватив тощие коленки руками, и, хмуря в напряжении лоб, смотрел в темный угол, где двумя злыми светляками подрагивали алые огоньки глаз, принадлежащих неведомому существу. Голос его, невероятно густой и низкий, был предельно спокоен.

— Тебе не страшно? — он повернул к Олге белое, словно снег лицо, и ей на миг почудилось, что светло-голубые глаза юноши не имеют радужки и светятся, подобно луне.

— Я давно перестала бояться.

— Это хорошо… и плохо, — он снова глянул в черноту, — опасайся.

— Кого?

— Себя. Опасайся потерять свою волю и подчиниться боли. Иначе ты погибнешь в себе же. Нет ничего страшнее, чем сила, выпущенная через ненависть. Чем Черный Дракон.

Он коснулся серебряных оков и повел ладонью выше по запястью, предплечью, нежно тронул теплой рукою губы.

— Ты все так же прекрасна, Дева воды, — грустная улыбка скользнула по его лицу и исчезла за внезапно нахлынувшей суровостью.

— Я покажу тебе его мать. Недавно узнал я, как родился этот ублюдок.

— Не называй его так, — блаженно прикрыв глаза, прошептала она, проваливаясь вглубь видения.

Старая женщина с мягкими теплыми руками склонилась над ним, отирая мокрым полотенцем маленькое беззащитное тельце.

Мать? Нет, повитуха.

Мать, красная, с обезображенным страданиями лицом, металась в постели, исходя криком. Он видел это сквозь высокие бортики колыбели, и жалость к несчастной женщине заставляла его плакать. На миг все забыли о нем. Он остался совсем один и умолк, прислушиваясь к странному чувству пустоты, возникшему вокруг его тела. Не было страха, не было обиды, лишь спокойствие и немота холодного мира.

А потом рядом с ним