Последнее лето - Елена Арсеньева

– Вот и я так же думаю… – повеселевшим голосомпроговорил Петька. – Оно, конечно, хорошо бы на волю выйти, а все жпоследнее это дело – фартовому с легавым якшаться. Ладно, все, Шулягин,поговорили. Спасибо за совет, а теперь давай спать. Только ты уж не вертись, яхоть не Мурзик и ножики из рукава швырять не умею, но подушкой придушу – неохну!

Он свернулся на нарах калачиком, повозился немного,устраиваясь поудобнее, и вскоре тоненько, заливисто захрапел.

Шулягин же как лег на спину, так недвижимо и пролежал досамого рассвета, ни разу не шелохнувшись. Лишь только в шесть утра загромыхалзасов, он сполз с нар, покосился на сладко спящего Петьку и подошел к дверям.

Вошли надзиратели. Дежурные по камере волокли парашу, кто-тоиз заключенных уже зевал, крестя рот и лоб, просыпаясь, половина еще спала.

Петька не шевелился.

– Слышь-ка, дядя, господин надзиратель, – мрачнопробормотал Шулягин, подходя к унтеру, на поясе у которого висели ключи откамер. – Брюхом маюсь, спасу нет никакого, мне бы порошков раздобыть.

Дежурный уставился на него тупо, недоверчиво.

«Не понимает! – так и обдало жаром Шулягина. – Незнает он заветные слова!»

Эх, черт, да он же сам не так точно сказал, как пересказывалПетька!

И, задыхаясь от страха, выпалил вновь:

– Брюхом маюсь, господин надзиратель, мне бы порошковот доктора!

Надзиратель прищурился:

– Прямо щас?

Шулягин кивнул, ничего не соображая.

Надзиратель помолчал.

– Ладно, – проворчал наконец, словно бы черезсилу. – Пошли, сведу тебя к доктору. Руки за спину заложи да давай шевелиногами поживей!

И вывел Шулягина из камеры.

* * *

Русановы проделали тот же самый путь, которым спустянесколько лет пройдет (или проедет) в своих стихах Блок: Равенна, Венеция,Флоренция, Сиена, и хоть не были блоковские стихи путеводителем (во Флоренциилукавые мадонны щурят длинные глаза, в Равенне спящий в гробе Теодорик немечтает о буре жизни, а по Венеции, таясь, проходит Саломея с чьей-то кровавойголовой), но все это они успели увидеть, услышать, вдохнуть в себя.

Искуситель Париж – ехали через Германию, Францию и Швейцарию– остался далеко позади вместе с оргией покупок, которые намеревалась тамсовершить Эвелина, да так и не стала. Русанов загодя изготовился быть твердым инеуступчивым охранителем семейного кошелька (вернее, лопатничка, ибо безлопатничка нормальному русскому за границей делать совершенно нечего), однако,на счастье, за табльдотом в отеле возле бульвара Осман Эвелина услышала откакой-то возмущенной особы: в Париже, мол, нынче купить совершенно нечего,французы-де наводнили магазины поддельными товарами, годными только для негрови русских дам. Негры вызывали у Эвелины мистический, совершенно детский ужас,до судорог, как Бармалей у Сашеньки… Больше ее в магазины было не заманить,даже к Лафайету. А что еще, позвольте спросить, делать в Париже, как не кЛафайету ходить?!

С легким сердцем и тяжелым кошельком отправились дальше. Накакой-то маленькой станции, вроде Орвьетто или Оспедалетто, да бог ее знает,уже в Италии, по пути в Болонью, в купе вошел молодой итальянец, бережно несшийфутляр со скрипкой и портплед. Эвелина, всегда бывшая общительной, а сейчасзаскучавшая (поезд тащился медленно, стоял, как говорится, у всякого столба),просто вцепилась в скромного прыщеватого итальянца, который мило чирикалпо-французски. Через четверть часа всем уже было известно, что юношатолько-только закончил консерваторию и едет в Болонью попросить расположения усвятой Цецилии (как и положено доброму католику!), покровительницы музыкантов.Рассказав это, молодой человек задремал. Скрипку он по-прежнему держал наколенях, а портплед покачивался в сетке. Поезд пошел быстрее, вагон мотало изстороны в сторону. На одном резком толчке ремешок, стягивающий боковой карманпортпледа, лопнул, и на Эвелину, сидевшую внизу, посыпался ворох карт…Обыкновенных игральных карт с сине-красно-золотой, матово поблескивающейрубашкой.

Проснувшийся скрипач, переконфуженный до того, что он дажене покраснел, а сделался просто фиолетовым, принялся собирать карты из-под ногпассажиров, а те смотрели недоброжелательно и подозрительно. Русанов готов былдержать пари, что все подумали одно и то же: молодой-де человек никакой нескрипач, а карточный шулер! Прошло изрядное время, прежде чем юноша убедилпассажиров, что он просто-напросто унаследовал от своей любимой бабушки страстьк раскладыванию пасьянсов. А музыкант ли он… В доказательство юноша немедляраскрыл футляр со скрипкой и разразился блестяще исполненной тарантеллой. Так идоехали до Болоньи.

– А вы только пасьянсы раскладываете или значения картзнаете? – спросила вдруг Эвелина.

– Конечно, знаю, бабушка еще и гадала иногда знакомымдамам.

– А что такое король пик?

– Солидный господин, враг, дурной человек,соперник! – отчеканил итальянец.

– А-а, – равнодушно сказала Эвелина изевнула. – Мерси.

Юноша вышел, стали собираться и Русановы.

Потом, уже в отеле, вешая пиджак на распялки и доставаяносовой платок, чтобы отправить его в стирку, Русанов обнаружил в карманечто-то плоское, скользкое, как бы шелковистое. Он таких ощущений – шелка впальцах – терпеть не мог, мгновенно горло перехватывало. Сглатывая и частодыша, выудил это из кармана – батюшки, карта! Рубашка сине-красно-золотая…

Перевернул. Король пик. Что за напасть?!

Чудеса, конечно. Ну, предположим, карта могла случайно –слу-чай-но! – соскользнуть по пиджаку, когда колода сыпалась сверху,завалилась в карман. Только как же, как же это могло случиться, коли КонстантинАнатольевич сидел вовсе напротив Эвелины и скрипача, а портплед-то над ними всетке лежал? Это раз. А во-вторых, почему Эвелина про короля пик спрашивала?Откуда она знала, какая карта у мужа в кармане лежит?

Ответ на оба вопроса был один. Такой простой, что проще ужнекуда. Любой другой мгновенно бы догадался (или хотя бы жену спросил), но вотбывает же – находит на добрых людей судьбоносное затмение! И смысл случившегосяпостиг Константин Анатольевич поздно, поздно… Много позже. Уже на возвратномпути из Италии.

* * *

...

«На днях было доложено министру внутренних дел ходатайствогруппы представителей мещанских обществ о разрешении созыва всероссийскогомещанского съезда».

«Петербургский курьер»

...