Голландия и голландцы. О чем молчат путеводители - Сергей Штерн

Впечатляет другое — любовная тщательность, с какой местные жители их берегут. С каждого витража сделаны многочисленные полномасштабные цветные копии на картоне, снаружи витражи покрыли защитным стеклом, чтобы уменьшить вредное воздействие уже далеко не такого чистого, как в шестнадцатом веке, воздуха и избежать всяких непредвиденных случайностей.

Интересно, что во время войны гаудичи (или как их назвать — гаудяне?) разобрали оконные витражи (тысяча семьсот пятьдесят квадратных метров!) и надежно спрятали, заменив обычным стеклом, так что немцы, имевшие планы вывезти витражи в Германию, остались ни с чем. И мы можем легко представить, как это было.

Является, наверное, в церковь немецкий офицер. Он, как все офицеры, в мундире и с моноклем. Собака с ним, наверное.

— Кто у вас тут за главного? — говорит. — Подать его сюда.

Поискали кругом и нашли какого-то перепуганного аббата. Волокут его, ни слова не говоря, на допрос.

— Я требую немедленно показать мне ваши знаменитые окна, — строго говорит офицер. — У меня есть приказ немедленно вывезти этот шедевр средневекового зодчества в нашу родную нацистскую Германию.

— Ах, окна, — говорит аббат с облегчением, — окна — пожалуйста. Да вы заходите, не стесняйтесь. Чего там! Будьте как дома.

И тут аббат прикусывает язык и пугается. А вдруг собака что-нибудь унюхает? Может, это какая-нибудь специальная собака — на витражи?

— Собачку-то, между прочим, у входа оставьте, — осеняет его. — Церковь все-таки… Не на охоте…

С этими словами заходят они в церковь Святого Иоанна Крестителя. И у офицера, наверное, вытягивается лицо. Даже монокль, наверное, из глаза выпал.

— Да, — говорит, — действительно… окна…

— Окна исключительно большие, — говорит аббат. — Вот это, например, двадцать метров в высоту. Вот это — двадцать пять. А вот это, боюсь соврать, чуть ли не тридцать. Или даже тридцать пять.

— Теперь я вижу, — говорит офицер, — что те, кто меня послал, ничего не смыслят в искусстве. Что ж я, по-ихнему, простое стекло попру в нашу родную нацистскую Германию? У нас там этого добра и так достаточно.

— Может, переплетики возьмете? — сжимаясь от внутреннего хохота, говорит аббат. — Они все-таки почти что из чистого свинца. Пулек там понаделаете или чего…

— Ай, ну что ты, сукин сын, меня расстраиваешь, — говорит офицер, — какие еще переплетики? Или ты намекаешь, что у нас пуль мало?

— Ну что вы, ваше благородие, — говорит аббат, — пуль у вас хватает. Я ж хотел как лучше. Нет — и не надо.

Так и ушел немецкий порученец с голым носом. И собака ничего не пронюхала. А настоящие-то стекла после войны вынули из загашника и в 1947 году вставили на свои места.

Впрочем, сам способ надувать захватчиков не нов. Например, когда британский пират Генри Морган захватил Панаму, дон Хосе, испанский губернатор, припрятал все сокровища, а алтарь из чистого золота, слишком тяжелый, чтобы его можно было быстро вынести и спрятать, приказал выкрасить в белый цвет — кому нужен гипсовый алтарь? И англичане ушли восвояси, ругаясь из-за малой добычи. Алтарь потом, наверное, долго отскребали от краски. Особенно не торопились. Кто их знает, этих англичан, вдруг опять заявятся?

Так все и было. Немцы, наверное, до сих пор простить не могут, что их так провели.

На осмотр церкви у нас было всего лишь часа полтора — на этот день была намечена экскурсия в Гаагу. Но все же перед отъездом я настоял, чтобы мы зашли в разрекламированный Альбертом табачный магазин в Гауде. Дело в том, что Гауда — единственное место в мире, где до сих пор производятся традиционные длиннющие глиняные трубки — такие можно увидеть на старинных голландских полотнах: сидят солидные купцы и ведут неторопливый разговор, покуривая белые полуметровые трубки. Пару лет назад Альберт подарил мне две такие трубки, но курить их я, к сожалению, не умею, так что они составляют просто экспонаты моей небольшой, но растущей коллекции.

А эти трубки, как мне кажется, сыграли немалую роль в формировании национального характера голландцев. Сидят себе депутаты парламента, обсуждают какой-нибудь насущный вопрос, а в зубах у них длиннющие хрупкие трубки. Особенно руками не помашешь и в драку не полезешь — трубку жалко. Но вернемся в магазин.

Хозяин, небольшой мужественный голландец с расщелиной между передними зубами, был невероятно рад, когда я завел с ним разговор о трубках — теперь это такая редкость, сказал он. Когда я спросил, нет ли у него «Латакии», он долго смотрел на меня, не говоря ни слова.

— У меня есть чистая «Латакия» — сказал он тихо.

Последнее требует пояснений. «Латакия» — редкий и специфический сорт табака с ярко выраженным смолистым запахом и вкусом. Его происхождение овеяно забавной легендой. Много лет назад урожай табака, собранный в сирийской деревне Латакия, оказался слишком велик, и крестьяне не смогли его продать. Поскольку такое случилось впервые и у них даже не было специальных помещений для хранения табака, излишки раздали местным жителям, которые развесили его для просушки над своими очагами. Когда табак наконец просох, он приобрел невероятно резкий, странный и экзотический запах, поскольку топили жители главным образом верблюжьими, так сказать, кизяками. Запах и вкус этого табака настолько интенсивен, что в чистом виде он не используется — добавление даже трех процентов «Латакии» к смеси уже придает ей волнующий пряный аромат. Смеси с «Латакией» очень быстро завоевали широкую популярность, особенно в Англии.

Говорят, «Латакия» по-прежнему приготовляется классическим способом — на верблюжьем дерьме. Все попытки воспроизвести технологию искусственным путем окончились неудачей — поди воспроизведи! Чтобы понять, что ничего из этого не получится, достаточно поглядеть на верблюда…

Двадцатиминутный приятный для обеих сторон разговор закончился осмотром его трубок, приобретением нескольких пачек табака и коробки чистой «Латакии». Расплатившись, мы вышли из магазина, но не прошло и нескольких секунд, как нас догнал запыхавшийся владелец.

— Вы забыли ваши покупки, — отдуваясь, сказал он. — Этого следовало ожидать — настоящие любители трубок очень рассеянны.

Мы улыбнулись друг другу на прощание. Он посетовал, что у него в магазине нет по-настоящему хороших трубок.

— Посмотрите в Амстердаме, — посоветовал он. — Гауда — небольшой город, и у нас почти нет настоящих любителей. Впрочем, — добавил он, вспомнив, очевидно, что он не только любитель, но и продавец, — у меня есть и очень неплохие трубки по умеренной цене, а в Амстердаме вы заплатите за такие же вдвое.

Я остановился, чтобы раскурить трубку и попробовать новый табак.

— Зачем тебе столько трубок? — спросила Таня.

Я ограничился традиционным разъяснением — трубка после каждого курения должна хорошо просохнуть, иначе появляется неприятный кисловатый привкус. На самом же деле все гораздо сложней. Я выбираю трубку в зависимости от обстоятельств. Вот эта, например, от «Савинелли», с массивной шарообразной чашкой и коротким толстым чубуком, — вот так, зажать в зубах, немного оскалиться, поворот в три четверти… впечатление неподдельной мужественности и грубоватого прямодушия. А вот трубка от «Стенвелл» — тонкая, слегка изогнутая, с расширяющейся наподобие колокольчика чашкой с вывернутыми, как сложенные для поцелуя губы, краями. Совершенно ясно, что обладатель такой трубки — натура изящная, чувственная, эротически утонченная. А вот французский «Шаком» — темный полированный шар соединяется с мундштуком двумя тонкими кольцами из датского янтаря — свидетельствует об изысканном вкусе и философской задумчивости. А вот эта в крестьянском духе, с толстыми стенками, — я беру ее с собой, когда меня приглашают на морскую прогулку. Имидж морского волка. Или вот эта — прямая, классической формы, с серебряным воротничком… Короче говоря, я выбираю трубку в соответствии с тем, какое хочу произвести впечатление.