Голландия и голландцы. О чем молчат путеводители - Сергей Штерн

Теперь, заручившись всеми возможными оправданиями примитивности своих рассуждений, автор хочет поставить важный философский вопрос, волновавший его всю жизнь: почему на земле до сих пор не настало Царство Божье? Казалось бы, всемогущества Всевышнего вполне достаточно, чтобы внушить всем людям любовь к себе самому и друг другу, воспрепятствовать бесконечным побоищам и кровопролитиям, накормить всех страждущих и отрегулировать заболеваемость. То, что Господь так не поступает, является большим искушением, и не только для маловеров. Мы знаем немало примеров из новейшей истории, когда глубоко религиозные люди ставили отчаянный вопрос: если Господь все это видит, как же Он это допускает? А если не видит, то какой же Он Господь?

Ответ на этот вопрос, до которого с помощью разных прочитанных книг додумался автор, весьма замысловат и, скорее всего, неверен. Автору кажется, что изначально Создатель, если верить Библии, попытался создать вполне гармоничный мир, но потом заскучал. Ему захотелось предоставить человека самому себе и посмотреть, что из этого выйдет. Что Он и сделал, придравшись к первому же удобному поводу, — ну сами подумайте, какому родителю придет в голову изгнать свою дочь из дома только за то, что она стянула яблоко? Явная придирка.

Интересно, что аналогичный мотив женского любопытства, независимо от Библии, присутствует и в греческой мифологии. Пандора, первая женщина на земле, жила себе припеваючи, покуда не открыла ящик, который ей открывать было не велено, — и этот момент стал началом всех страданий и несчастий на земле. Причем греческие боги проявили определенный гуманизм — они дозволили Пандоре успеть захлопнуть ящик до того, как из него вылетела Надежда. Так что у Пандоры, в отличие от Евы, надежда все же осталась.

А вообще, в поступке Создателя просматривается определенное честолюбие и конечно же фатализм, если это слово вообще применимо к Господу. Ему показалось недостаточно любви к Себе, так сказать, внушенной — Ему захотелось, чтобы человек полюбил Его сам по себе, чтобы он пришел к этой любви путем свободного выбора. Возможно, эта рискованная затея когда-либо и оправдается, но пока что история свидетельствует, что человек свободно выбирает совсем другие развлечения.

Многие считают, что человеческая история и существование Бога, небесная, что ли, история, нигде не пересекаются. Поскольку Бог располагается в Вечности, а человеческая история — функция времени, они находятся как бы в разных измерениях. Но это опять же странно, потому что человеческое время тоже, скорее всего, принадлежит Вечности. Сейчас, например, 5768 год по иудейскому летоисчислению от Сотворения мира. Казалось бы, маловато, но если подумать, что произошло в первые шесть дней этого летоисчисления, то вполне может быть. Дни были длинные и, скажем так, довольно насыщенные. Свет и тень, вода и твердь земная, и свод небесный, и деревья, и травы, и всякая тварь… И увидел Бог, что это хорошо. Или, скажем, ошеломляющий возраст — семьсот — восемьсот лет библейских праведников. Тут время наоборот идет как бы быстрее, чем мы привыкли думать, глядя на календари. Я хочу этим сказать, что нет абсолютного времени, а раз его нет, то какая-то часть времени, несомненно, пересекается и с Вечностью. И в эту Вечность, где обитает Создатель, залетают время от времени кровавые ошметки бренного человеческого времени, что конечно же наполняет его сердце страданием, но от первоначального замысла не отвращает.

И что же? Идет ли наша история хоть в какой-то степени согласно этому замыслу? Какой конец Он нам предуготовил, как завершится наша история? Что произойдет в тот момент, когда мы, паче чаяния, вдруг ни с того ни с сего сплотимся не в ненависти, как только и умеем пока, а в неизбывной и благодарной любви к Создателю и к себе подобным? Думаю, что когда-то такое все же случится, иначе зачем бы Он позволил человечеству пройти через все страдания и трагедии истории — трудно представить себе Всевышнего в роли злого мальчика, отрывающего мухе крылышки только ради того, чтобы посмотреть, что из этого получится. Вопрос только в том, сумеет ли человек насладиться этой небывалой радостью в его земной жизни или все произойдет по сценарию Тютчева:

Все зримое опять покроют воды,

И Божий лик изобразится в них!

И люди перейдут в другое измерение — в Вечность. Если верить христианству, кто-то из нас уже там, — интересно, много ли? Если судить по жизнеописаниям святых, то для того, чтобы попасть в рай, нужно еще при жизни вычеркнуть себя из истории. А легко ли это сделать, если мы, пока у нас все сравнительно благополучно, эту самую историю вообще не замечаем? Человек начинает замечать историю либо тогда, когда она, по выражению Набокова, начинает затоплять подвалы, либо тогда, когда обнаруживает несовершенство в окружающем мире, когда начинает выпадать из стаи, становится аутсайдером (так хотелось применить неологизм — аутстайером, выпавшим из стаи. Вот где, оказывается, скрывается антоним: не стайер — спринтер, а стайер — аутстайер). А до этого предел стремлений человека в толпе — любой ценой быть принятым в какое-то сообщество, место в котором он определил для себя как привлекательное. Скажем, сообщество владельцев изразцовых каминов. Впрочем, против красивой мебели у меня возражений нет. Пусть живут пока.

Но вопрос «почему?» все-таки остается без ответа. Профессиональный мыслитель ни за что бы не остановился, не попытавшись объяснить, откуда берется эта неодолимая тяга людей к стае, стремление быть такими же, как все. Откуда такой страх перед индивидуальностью, которая, собственно говоря, и сделала человека человеком? Но автор не считает себя профессиональным мыслителем, он считает себя дилетантом, к тому же боится утомить читателя своими однообразными рассуждениями. Впрочем, мы еще вернемся к этому вопросу, хотя вполне возможно, что кое-кому он покажется неважным и даже надуманным. Что тут удивительного — каждому хочется нравиться и быть признанным, вот он и стремится быть похожим на тех, кого признают и кого любят. Вот и все — до поры до времени.

Мы по уже знакомым улицам выехали на автобан и минут через сорок подъезжали к Гааге.

Альберт предложил начать знакомство с достопримечательностями Мадуродама — парка, расположенного в пригороде Гааги — Схевенингене. Название Схевенинген я знаю с детства, но никаких ассоциаций, кроме шахматных — так называется известный вариант сицилианской защиты, — оно не вызывало. Оказывается, Схевенинген — это фешенебельный морской курорт, особенно популярный среди немецких туристов. Но это все позже, а пока мы, останавливаясь на перекрестках, искали указатели на Мадуродам.

Что же такое Мадуродам? Я было назвал его парком, но это не парк. Это, скорее всего, самый маленький город Голландии — четыреста на четыреста метров. С другой стороны, это и не город — это модель всей Голландии в масштабе 1:25. Все самые знаменитые здания, мосты, инженерные сооружения, аэропорты, самолеты, машины, поезда, корабли, трамваи, автобусы — все это воспроизведено в виде тщательно выполненных, абсолютно точных моделей. В брошюре о Мадуродаме есть табличка, которую я привожу полностью.