Селянин - Altupi

помнил, где его смартфон, в котором можно посмотреть время. Во всяком случае, солнце уже встало, даже в эту спаленку без единого окна проникал свет — сквозь тонкую бежевую штору на двери. Где-то на улице кричали петухи, в доме было тихо, только с одинаковым интервалом тикали часы. Наверно, Егор просто хлопочет по хозяйству.

Кирилл поднялся, потоптался по синтетическому ворсу ковровой дорожки, надевая поднятые с пола трусы. Потом осторожно отодвинул штору — диван был пуст и заправлен, свёрнутое постельное покоилось на спинке. Стрелки на часах показывали без десяти девять — значит, Егор скоро повезёт молоко покупателям.

Надо было проснуться и помочь ему. С этой мыслью Кирилл натянул футболку, потом покопался в своей стоявшей возле кресла сумке и вынул двое шорт, выбрал менее мятые, голубые с чёрными полосами, и надел. Вынул кроссовки, но их надевать не стал, а просто отнёс и поставил на веранду. Там на окне увидел свой смарт. Зарядки оставалось двадцать три процента. Шесть пропущенных от матери, сообщение из банка о кредите на выгодных условиях. В пизду их всех.

Калякин надел шлёпки и вышел в тёплое утро, полное звуков — от жужжания пчёл до гула трактора вдалеке. Непривычно было начинать день в чужом доме, хоть и достаточно знакомом, когда хозяева где-то ходят. Хотелось курить, а сигарет не было. Мочевой пузырь нацеливал прямиком в туалет, но Кирилл решил прежде найти Егора. Мотоцикл стоял на месте, какое-то звяканье раздавалось с заднего двора. Он направился туда. Интуиция не подвела, Рахмановы, теперь вдвоём, переливали молоко в банки. Андрей подставлял банку, а Егор лил, как всегда, сосредоточенный на процессе. Руки напряжённо держали тяжёлое ведро, медленно наклоняли. Губы, которые вчера поцеловали в плечо, были сжаты в узкую полоску.

— Доброе утро, — сказал Кирилл и широко улыбнулся. Между ними ночью всё случилось! Не стоит воображать бурных чувств и стремительно растущей страсти, но желание было обоюдным!

— Доброе, — отозвались братья, Егор добавил: — Я сейчас освобожусь, пойдём завтракать.

— Обо мне не беспокойся. Я схожу в сортир и чем-нибудь помогу.

Кирилл прошёл мимо них к сортиру, посидел там, сжимая смартфон в руке, чтобы ненароком не уронить. Гадал, о чём с учётом новых событий думает Егор, и как к нему подобрать ключик. Хотел целоваться и трахаться с ним снова и снова, без перерыва. Но любимый человек занят с утра до вечера, и ему придётся помогать. Мысль о работе вызывала боль в зубах, но это подстрекал поганый внутренний голос, с которым удавалось бороться. Также неплохо бы умыться, побриться и искупаться — смыть пот жаркой ночи и сперму с живота и ног. В квартире с удобствами это пара пустяков, а здесь сложнее.

От сидения на корточках затекли ноги. Вытершись куском дешёвой серой туалетной бумаги, подтянув штаны, Кирилл вышел на свет божий, закрыл сортир на вертушку. И у него в руке зазвонил телефон. На экране высветилось слово «мать», и её фотография в ржачном ракурсе. Сбрось, она сочла бы подозрительным и примчалась на Кипр спасать сыночка.

— Да, ма, слушаю.

— Кирилл, здравствуй. Ну наконец-то. Ты вчера не отвечал, — тон у неё был официальный, будто не волновалась о пропаже сына, а отчитывала нашкодившего подчинённого. Как это заебало!

— Ну… просто гульнули тут вчера с пацанами… и девчонками… некогда было. Я только проснулся, — голос у него действительно был неокрепшим. Зная его характер, она легко могла поверить в сон до обеда, как и в пьянко-секс-марафон. Следовательно, успокоиться и отстать.

Мать помолчала, видимо, переваривая информацию. Но не отстала.

— Кирилл, — интонация стала острой, как лезвие кавказского клинка, — ты точно на Кипре?

Сердце Калякина остановилось, рука, державшая смарт, вспотела, пришлось переложить его в другую.

— А где ещё, мам?

Блять, голос всё-таки одеревенел! Сука! Откуда она знает?! А она знает — иначе бы не спрашивала! Блять! Блять! Блять! Что делать?!

— Кирилл, мне сказали, ты в деревне, — она чеканила слова, как кремлёвские курсанты шаг. — В этом Островке. Это так?

— Нет, мам, ты что!

— Кирилл, мне сказали, что у тебя отношения с парнем. Ты гомосексуалист, Кирилл?

Каждое слово впечатывалось в мозг, в сердце. У Кирилла похолодели пальцы, и в горле встал комок. Всё, пиздец. Это конец всему. Им не дадут быть вместе! Только всё наладилось, и на тебе!

Продажа молока

Кирилл медлил, думая, а не убрать ли телефон от уха и не запульнуть ли его прямиком через крыши сараев на соседний заброшенный участок? Пусть себе лежит в крапиве и звонит, сколько хочет. Пауза непростительно затянулась.

— Кирилл, отвечай мне! — тоном генерала потребовала мать. — Не смей вешать трубку!

— Мне не на что её вешать, мам, — удручённо проговорил Кирилл и опёрся задом о дверь туалета. — Всё нормально, мам.

— Что нормально? Так ты, правда, в этом Островке?! Ты гомосексуалист?! — она уже не спрашивала, а обвиняла, голос гремел. — Ты нас с отцом в могилу решил свести? Ты отцу карьеру решил угробить? Ты хорошего отношения к себе не понимаешь, наркоман чёртов? Будет тебе по-плохому! Немедленно возвращайся домой! Немедленно, ты слышишь меня, Кирилл?

Калякин облизал губы, посмотрел в сторону, где находились Рахмановы, и спокойным тоном сообщил:

— Я останусь здесь, мам.

— Как — останешься? Ты меня не слышал? Немедленно домой! Иначе тебе не поздоровится!

— Я не приеду.

— Приедешь! С кем ты там мог спутаться? С тем деревенщиной, что тебя в милицию упёк?

— Не твоё дело.

— Ах ты, сукин сын!..

— Я твой сын, мам, — тихо напомнил Кирилл и прервал связь, сунул смарт в карман. Было обидно. До слёз обидно, что он родился у этой женщины с сердцем, как кусок льда. Всегда заботилась только о себе, о положении семьи, о своей внешности. Не родила больше детей, потому что боялась испортить фигуру, да и его-то, наверно, сподобилась выносить из-за пресловутого «надо». Ни капли тепла он от мамаши не получил. Подарки — да, деньги — да, символическую заботу — да, но не любовь. И теперь они с отцом станут биться за родную кровиночку, будут изо всех сил наставлять на путь истинный — кнутом и пряником, но даже не подумают понять и принять его чувства.

Да,